А дальше что: часть 1

Мы знаем, что будет завтра — это тысячи возможностей, но только одна действительно важна: та, которую мы выбираем сами.

  I

  Бостонский технологический комплекс выглядел особенно монументально в лучах майского солнца. Просторное стеклянное фойе, обычно наполненное голосами и шагами, сегодня было переполнено волнением и гордостью. Заключительная церемония программы STEM для одаренных детей вот-вот должна была начаться.
  Камилла стояла у большого стенда с проектами, беспокойно теребя край своего темно-синего платья. Вокруг нее расположились ее «однокурсники» — дети намного старше, но с такими же пронзительными взглядами, которые обычно сопровождают высокий интеллект. Их родители, смесь гордости и амбиций, переминались с ноги на ногу в ожидании презентации финальных проектов.
  — Милая, не волнуйся, ты абсолютно готова. — Люси наклонилась к дочери, автоматически поправляя воротничок ее платья. — Твоя презентация идеальна. Мы с папой репетировали с тобой весь вечер.
  Эдвард, облаченный в строгий серый костюм с едва заметным контрастным шевронным узором, подошел к ним.
  — Публика ждет свою звезду, — произнес он с улыбкой, которая, однако, не могла скрыть некоторого напряжения. — Профессор Мортон уже спросил, где его «маленький Эйнштейн в юбке».
  Камилла молча кивнула, сжимая в руках плюшевого медвежонка Лапласа. Его черные глаза-пуговицы, казалось, смотрели на нее с пониманием, которого не хватало среди людей вокруг.
  — У тебя все хорошо? — спросила Люси, замечая необычную тишину дочери.
  — Да, — ответила Камилла механически, но ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, за пределы просторного помещения, наполненного людьми и их ожиданиями.
  Презентация прошла безупречно. Маленькая фигурка Камиллы на сцене, объясняющая применение многоуровневых нейронных сетей в прогнозировании экологических изменений, вызвала восторг и аплодисменты. Ее простой, но при этом удивительно точный подход к моделированию климатических процессов заставил даже профессора Хендерсона молча кивнуть в знак признания — что для него было равносильно высшей похвале.
  — Поразительно, как она объяснила принцип самообучающихся алгоритмов через аналогию с детским любопытством, — прошептал доктор Пак на ухо доктору Кляйн, пока Камилла отвечала на вопросы. — Это же потрясающе интуитивно!
  — Да, и при этом она не использовала ни одной шаблонной конструкции, — отозвалась доктор Кляйн с легкой улыбкой. — Полностью самостоятельная работа. Уникальный случай.
  Луч света из высоких окон падал на сцену, создавая вокруг маленькой фигурки Камиллы своеобразный светящийся ореол. Она стояла там, отвечая на вопросы с точностью и ясностью, которые поражали присутствующих. Но что-то в ее глазах, что-то в напряженной линии ее плеч говорило о дискомфорте, который мог заметить только очень внимательный наблюдатель.
  После церемонии, когда все было закончено и сертификаты об окончании программы розданы, Камилла стояла в стороне, наблюдая за своими «однокурсниками». Лео уже обсуждал с родителями поступление в MIT, Джейсон увлеченно рассказывал представителю технологической компании о своем проекте по усовершенствованию бионических протезов, а Оскар с горящими глазами объяснял группе взрослых что-то о квантовой криптографии.
  Люси и Эдвард, окруженные поздравлениями и восхищенными комментариями других родителей, улыбались и кивали, как послы маленького гениального королевства. Камилла наблюдала за ними издалека, плотно прижимая к груди плюшевого Лапласа.
  — Ну что, вундеркинд, — раздался рядом голос, и она увидела профессора Мортона, чьи взъерошенные седые волосы делали его похожим на постаревшего Эйнштейна, — каково это — добраться до финиша?
  Камилла посмотрела на него своими темными глазами, в которых отражались мудрость, несвойственная шестилетнему ребенку, и странная, тихая грусть.
  — Я не знаю, профессор, — сказала она медленно. — Я ожидала... что-то почувствовать.
  Профессор Мортон задумчиво почесал подбородок.
  — А ты ничего не чувствуешь?
  — Пустоту, — ответила Камилла после паузы, и это слово, произнесенное детским голосом, прозвучало пугающе взросло. — Как когда решаешь сложную задачу и понимаешь, что ответ правильный, но почему-то не ощущаешь... победы.
  Мортон кивнул, словно получил подтверждение какой-то своей давней теории.
  — Знаешь, Камилла, — сказал он тихо, — иногда самая сложная математическая задача — это вычислить, чего ты сам хочешь. — Он бросил взгляд на разношерстную толпу людей. — Посмотри на них. Все точно знают, куда идут. Лео — в чистую науку, Джейсон — в инженерию, Оскар, боюсь, прямиком в федеральную тюрьму, если не научится держать свои таланты в рамках закона.
  Камилла невольно улыбнулась.
  — А я?
  — А ты, — профессор Мортон наклонился ближе, — ты еще не решила. И это, возможно, твоя самая большая сила.
  Он отошел, оставив Камиллу наедине с ее мыслями. Она посмотрела на яркий зал, полный амбиций и планов. Выигранные конкурсы, решенные задачи, пройденные тесты — все это должно было наполнять ее гордостью, но вместо этого в душе была странная тишина.
  Впервые в своей короткой жизни Камилла столкнулась с вопросом, который нельзя было решить путем логического анализа или интуитивного озарения. Вопрос звучал просто, но ответ ускользал, как тень: «А дальше что?»
  День угасал за высокими окнами технологического комплекса, погружая все в теплое золотистое сияние. Камилла стояла у большого стеклянного окна, наблюдая, как солнечный свет преломляется в геометрических узорах стекла, создавая на полу радужные пятна. Внутри нее, как и в этих переливающихся узорах, что-то менялось, преломлялось, принимая новую форму.

  II

  Дом Флетчеров встретил их тихим уютом и знакомыми запахами. Люси, все еще пребывая в эйфории от успеха дочери, суетилась на кухне, готовя особый ужин в честь завершения программы. Эдвард расположился за столом, просматривая на планшете фотографии с церемонии.
  — Знаешь, когда профессор Хендерсон сказал, что твоя работа «заслуживает внимания», — это все равно что от кого-то другого услышать оду восхищения, — говорил он, листая изображения. —  Этот человек однажды назвал прорывную работу моего коллеги «не лишенной смысла».
  Но Камилла не слушала. Она сидела на диване, погруженная в свои мысли, машинально поглаживая потертое ухо Лапласа.
  Вечер опускался на их тихий пригород Бостона. Через большие французские окна гостиной можно было видеть, как соседские дети играют на лужайках, как мамы зовут их ужинать, как отцы возвращаются с работы, паркуя машины в аккуратных подъездных дорожках. Обычная жизнь, текущая по своим законам и правилам. Камилла наблюдала за этим спектаклем повседневности с странным чувством отстраненности и, одновременно, тоски.
  Люси, заметив необычную тишину дочери, подошла и присела рядом.
  — Эй, о чем задумалась мой маленький гений? — спросила она, мягко касаясь темных волос Камиллы. — Уже планируешь следующий научный прорыв?
  Камилла повернулась к матери, и Люси была поражена серьезностью ее взгляда.
  — Мама, а что дальше? — спросила Камилла тихо.
  — В каком смысле, милая? — Люси попыталась улыбнуться, но что-то в голосе дочери заставило ее насторожиться.
  — После программы. Что теперь? Еще одна программа? Еще одно достижение? А потом?
  Люси бросила беспокойный взгляд на мужа. Эдвард, почувствовав, что разговор принимает серьезный оборот, отложил планшет и подошел к ним.
  — Ну, есть множество возможностей, — сказал он с энтузиазмом. — Летняя программа в Калтехе, специальные курсы...
  — А если я не хочу? — прервала его Камилла, и это простое предложение повисло в воздухе, как неожиданный диссонанс в хорошо знакомой мелодии.
  — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Эдвард.
  Камилла поджала губы, словно подбирая слова для чего-то сложного.
  — Я не знаю, — сказала она наконец. — Просто... все ждут, что я буду кем-то особенным. Все эти программы, тесты, оценки. Как будто внутри меня должен быть какой-то особый план, схема того, кем я стану. Но что, если...
  — Если что? — мягко подтолкнула Люси.
  — Если я просто ребенок? — Голос Камиллы был почти шепотом. — Почему я должна все время что-то доказывать?
  Слова повисли в воздухе, тяжелые и неожиданные. Люси и Эдвард обменялись взглядами, в которых читалось беспокойство и, что удивительно, узнавание чего-то, что они давно боялись услышать.
  — Милая, никто не заставляет тебя что-то доказывать, — начала Люси осторожно.
  — Правда? — Камилла подняла взгляд. — Тогда почему каждый раз, когда я решаю сложную задачу, все говорят: «А теперь попробуй эту, она еще сложнее»? Почему никто никогда не говорит: «Хорошо, хватит задач, давай просто... поиграем»?
  В ее словах не было обвинения, только искреннее недоумение. Эдвард медленно сел напротив дочери, его лицо стало необычно серьезным.
  — Камилла, — сказал он, подбирая слова, — твой ум — это редкий, удивительный дар. И мы с мамой всегда хотели, чтобы ты смогла полностью его раскрыть, чтобы ты...
  — Стала особенной? — закончила Камилла. — А что, если я не хочу быть особенной? Что, если я хочу быть... обычной?
  Люси и Эдвард снова обменялись взглядами, но на этот раз в их глазах читалось не только беспокойство, но и растерянность. Впервые за все время они не знали, что сказать.
  За окном совсем стемнело. В соседних домах зажглись окна, распространяя теплый свет. Где-то вдалеке слышался детский смех — последние игры перед сном. Камилла смотрела на этот обычный, повседневный мир с нескрываемой тоской.
  — Знаешь, — сказала Люси после долгой паузы, — быть просто ребенком — это тоже нормально. Может быть, даже важнее, чем быть гением.
  Камилла взглянула на нее с сомнением.
  — Тогда почему мы никогда этим не занимаемся?
  И этот простой вопрос, заданный детским голосом, прозвучал как вызов всей их жизненной философии. В воздухе повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старинных настенных часов, отсчитывающих секунды этого переломного момента.
  Камилла, не дожидаясь ответа, молча встала и ушла в свою комнату, крепко прижимая к себе Лапласа. Дверь закрылась с мягким щелчком, оставив родителей в гостиной с чувством, будто они только что проиграли спор, даже не начав его.
  Ночь окутала дом молчанием, но внутри этой тишины бурлили невысказанные мысли и непринятые решения. Ночь вопросов без ответов.

  III

  Утро субботы встретило дом Флетчеров мягким светом, проникающим сквозь полуоткрытые жалюзи. Люси и Эдвард, проведшие полночи в тихих, но напряженных дискуссиях о словах дочери, спали дольше обычного. Когда они наконец спустились на кухню, то обнаружили там удивительную картину.
  Камилла, обычно погруженная в книги или занятая очередной интеллектуальной головоломкой в это время, суетилась вокруг стола. На белой скатерти были разложены тарелки, стаканы с апельсиновым соком и блюдо с неровно нарезанными фруктами. В центре стояла корзина, накрытая клетчатой салфеткой.
  — Доброе утро! — произнесла Камилла с улыбкой, какой родители давно не видели. — Я подумала, что сегодня хороший день для пикника.
  Люси и Эдвард переглянулись, не скрывая удивления.
  — Пикника? — переспросил Эдвард. — Но у тебя же сегодня онлайн-лекция по алгебраической топологии, которую ты так ждала.
  — Ее можно посмотреть в записи, — ответила Камилла, пожимая плечами с поразительной для нее легкостью. — А вот хорошая погода может закончиться.
  Она подошла к окну и театрально указала на синее небо, словно представляя его как главное доказательство своей правоты. Внешний вид Камиллы тоже поражал: вместо обычных аккуратных платьев или комплектов, которые Люси всегда подбирала с особой тщательностью, на девочке были простые джинсы и яркая футболка с изображением созвездий. Волосы, обычно аккуратно причесанные, были собраны в небрежный хвостик.
  — Я уже собрала корзину для пикника, — добавила она с гордостью. — Сэндвичи, фрукты, печенье... Правда, с сэндвичами вышло не очень. — Она смущенно улыбнулась. — Масло не хотело размазываться равномерно, хотя я пыталась применить принцип оптимального распределения нагрузки.
  Люси не могла сдержать улыбки при виде этой новой, непривычной Камиллы.
  — И куда же мы отправимся на этот пикник? — спросила она, подыгрывая дочери.
  — В парк Блю-Хилс! — объявила Камилла с энтузиазмом. — Там сегодня фестиваль воздушных змеев. Я видела объявление в интернете. — Она на секунду задумалась. — Можно мы купим воздушного змея? Я читала об аэродинамике, но никогда не запускала настоящего.
  Это признание, такое простое и детское, заставило сердце Люси сжаться. Ее гениальная дочь, которая могла объяснить принципы квантовой механики, никогда не запускала обычного воздушного змея.
  — Конечно, купим, — быстро ответил Эдвард, и в его голосе звучало что-то похожее на раскаяние. — Самого лучшего.
  Через час серебристый Volvo Флетчеров уже мчался по дороге в парк. Окна были опущены, и ветер играл с волосами Камиллы, которая сидела на заднем сиденье, крепко прижимая к себе Лапласа и с нескрываемым восторгом рассматривая проносящиеся мимо пейзажи, словно видела их впервые.
  Парк Блю-Хилс встретил их праздничной атмосферой. Повсюду были семьи с детьми, над головами кружили разноцветные воздушные змеи всевозможных форм и размеров. Воздух был наполнен смехом, музыкой и ощущением беззаботности, которое так часто отсутствовало в жизни Флетчеров.
  Они расстелили плед на холме, откуда открывался превосходный вид на парк и озеро вдалеке. Люси разложила еду, которую приготовила Камилла, добавив к ней несколько покупок, сделанных по дороге. Эдвард вернулся с большим красным воздушным змеем в форме дракона, при виде которого глаза Камиллы загорелись таким восторгом, который родители давно не видели.
  — Это настоящий дельтаплан-змей! — воскликнула она, разглядывая покупку. — Смотрите, какая стабилизирующая система! И аэродинамический профиль просто идеальный!
  Эдвард засмеялся.
  — Только ты можешь сделать запуск воздушного змея научным экспериментом, — сказал он, но в его словах не было ни насмешки, ни даже той мягкой иронии, которая обычно сопровождала их разговоры. Было только теплое, почти благоговейное удивление.
  — А почему бы и нет? — ответила Камилла с неожиданной для нее легкостью. — Ведь наука — это просто способ понять, почему что-то работает, верно? — Она подняла змея над головой. — А теперь давайте проверим мою гипотезу о влиянии угла наклона на стабильность полета!
  И вот они побежали вниз по холму, Камилла впереди, Эдвард следом, держа катушку с леской. Ветер подхватил яркого дракона, и он взмыл в воздух, красуясь на фоне безоблачного неба. Камилла кружилась, следя за полетом, ее смех звенел в воздухе, чистый и непосредственный.
  Люси наблюдала за этой сценой с холма, и ее глаза наполнились непрошеными слезами. Она впервые видела, как ее дочь ведет себя просто как ребенок — без стремления впечатлить, без необходимости демонстрировать свои исключительные способности. Просто девочка, радующаяся воздушному змею.
  — Мама, смотри! — кричала Камилла, указывая на змея, делающего петли в воздухе. — Я научила его танцевать!
  — Вижу, милая! — отозвалась Люси, махая рукой. — Это потрясающе!
  День проходил в простых, но почему-то совершенно новых для семьи Флетчер занятиях. Они ели сэндвичи руками (что обычно категорически запрещалось), бросали камешки в озеро, соревнуясь, кто дальше, собирали причудливые камни и листья, которые Камилла рассматривала с таким же вниманием, с каким обычно изучала сложные математические формулы.
  После обеда, когда Камилла увлеклась изучением маленького муравейника неподалеку, Эдвард подсел к Люси на плед.
  — Ты видишь, что происходит? — спросил он тихо, наблюдая за дочерью.
  Люси кивнула.
  — Она просто... играет, — ответила она с легким удивлением в голосе. — Без цели, без стремления чему-то научиться или что-то доказать. Просто ради удовольствия.
  — Когда мы последний раз позволяли ей просто быть ребенком? — спросил Эдвард, и в его голосе звучала горечь осознания. — Без расписаний, программ, ожиданий?
  Люси покачала головой.
  — Не помню, — призналась она тихо. — Наверное, с тех пор как поняли, насколько она особенная.
  — А может, мы совершили ошибку? — Эдвард смотрел, как Камилла осторожно протягивает палец к муравью, кружащему вокруг крошки хлеба. — Может, ей нужно было больше... этого? — Он обвел рукой пространство вокруг, указывая на простое, непритязательное счастье выходного дня в парке.
  — Я думаю, мы все запутались, — ответила Люси после паузы. — Мы так боялись упустить ее потенциал, что забыли о ее детстве.
  Они замолчали, наблюдая, как Камилла, закончив свои исследования муравьиного общества, вприпрыжку вернулась к ним, прижимая к груди коллекцию разноцветных камешков.
  — Смотрите, что я нашла! — воскликнула она, высыпая свои сокровища на плед. — Этот похож на сердце, а этот сверкает на солнце, а этот... — Она остановилась, заметив выражения лиц родителей. — Что-то не так?
  — Все так, милая, — ответила Люси с теплой улыбкой. — Просто мы с папой думаем, что сегодня очень особенный день.
  — Потому что я закончила программу? — спросила Камилла с оттенком настороженности в голосе.
  — Нет, — ответил Эдвард, мягко обнимая дочь за плечи. — Потому что мы вместе запускаем воздушных змеев. И, знаешь, мне кажется, это куда сложнее, чем решать уравнения.
  — И куда веселее, — добавила Камилла с улыбкой.
  — Определенно веселее, — согласился Эдвард, и что-то в его голосе, какая-то новая нота искренности и понимания заставила Камиллу прильнуть к нему в спонтанном объятии.
  — А вот это уже действительно сложная задача — не думать слишком много, — прошептала Люси Эдварду, наблюдая за этой сценой.
  — Но, кажется, наша дочь уже нашла решение, — ответил он, и в его глазах читалось и удивление, и восхищение, и легкая грусть от осознания того, сколько подобных моментов они могли упустить.
  День медленно клонился к закату. Небо окрасилось в нежные оранжево-розовые тона, и воздушные змеи на их фоне казались сказочными существами, танцующими в лучах уходящего солнца. Камилла сидела между родителями, уставшая, но счастливая, с легким румянцем на щеках и блеском в глазах, который стоил всех академических достижений мира.

  IV

  Осенний вечер медленно опускался на Бостон, окрашивая белый сайдинг фасада дома Флетчеров в теплые оранжевые тона. В просторной гостиной горел камин, отбрасывая на стены танцующие тени, а за окном шелестели последние листья на клене, готовые в любой момент сорваться и отправиться в свободный полет.
  Камилла сидела на подоконнике, прижав колени к груди, и наблюдала за тем, как мир за стеклом постепенно растворялся в сумерках. В руках она сжимала своего верного медвежонка Лапласа, потертого от частых объятий, но от этого не менее любимого. Вечер после завершения программы STEM выдался на удивление тихим. Родители решили не устраивать допрос с пристрастием, что само по себе казалось необычным.
  — Знаешь, Лаплас, — прошептала Камилла своему плюшевому другу, — неделю назад на занятии профессор Мортон сказал интересную вещь. Он сказал, что самые великие открытия начинаются не с ответов, а с правильно поставленных вопросов. — Она задумчиво посмотрела на первые появившиеся звезды. — А я так устала от вопросов. Все только и делают, что спрашивают и спрашивают. «Камилла, о чем ты думаешь?», «Камилла, как ты решила эту задачу?», «Камилла, почему ты не играешь с другими детьми?»
  Медвежонок молчал, но его пуговичные глаза, казалось, внимательно следили за каждым движением девочки.
  — А знаешь, что самое странное? Я сама не знаю ответов на эти вопросы. Честно. — Она вздохнула и прислонилась лбом к прохладному стеклу. — Еще неделю назад Лео пытался объяснить мне теорию струн, используя спагетти из столовой. Это было смешно. А Джейсон снова хвастался своим новым роботом, который якобы может предсказывать погоду лучше метеорологов. — Камилла улыбнулась своим мыслям. — А потом профессор Хендерсон дал нам задачу, которую, по его словам, не могли решить студенты Массачусетского технологического института. И все смотрели на меня. Все. Даже Оскар перестал стучать по клавиатуре.
  Из кухни доносился приглушенный разговор родителей, звон посуды и аромат запекающейся лазаньи — любимого блюда Камиллы. Этот обычный семейный вечер почему-то казался ей особенным, словно что-то важное зависело в воздухе, готовое вот-вот произойти.
  — И знаешь, что самое интересное, Лаплас? — продолжила Камилла, поворачиваясь к медвежонку. — Я не решила эту задачу. Совсем. Я даже не пыталась. Просто сидела и смотрела в окно, пока все остальные скрипели карандашами. И это было... — она задумалась, подбирая слово, — освобождающе.
  В дверном проеме появилась фигура Люси Флетчер. Она стояла, прислонившись к косяку, и с нежностью наблюдала за дочерью.
  — Ужин почти готов, милая. Не хочешь спуститься и помочь папе накрыть на стол?
  Камилла повернулась к матери. В полумраке комнаты ее темные волосы казались почти черными, а глаза отражали огонь камина, создавая впечатление, будто внутри девочки горит какое-то собственное, тайное пламя.
  — Мама, а что, если я не хочу быть гением? — неожиданно спросила она.
  Люси замерла, явно не готовая к такому вопросу. Она медленно подошла к подоконнику и присела рядом с дочерью.
  — Что ты имеешь в виду, Ками?
  Камилла задумчиво покрутила ухо Лапласа.
  — Все вокруг постоянно говорят, какая я умная, необычная, одаренная. Доктор Стен, профессора, даже тот странный дядя из комиссии, который носит галстук-бабочку и пахнет лимонными леденцами. — Она сделала паузу. — Но что, если иногда я просто хочу быть... обычной?
  Люси положила руку на плечо дочери, и на ее лице появилось выражение, которое Камилла не совсем могла расшифровать — смесь облегчения, понимания и чего-то еще, более глубокого.
  — Знаешь, быть обычной — это тоже своего рода искусство, — мягко произнесла Люси. — И никто не может заставить тебя быть кем-то, кем ты не хочешь быть. Даже если этот «кто-то» — гений.
  — Но вы с папой так гордитесь моими успехами. Я слышала, как вы рассказывали тете Саре про мой IQ и про то, что меня пригласили в эту специальную программу...
  Люси вздохнула и убрала прядь волос с лица дочери.
  — Мы гордимся не твоим IQ, Ками. Мы гордимся тобой. Всей тобой. Тем, как ты сопереживаешь другим, как замечаешь красоту в самых обычных вещах, как задаешь вопросы, о которых мы, взрослые, давно забыли думать. — Она улыбнулась. — И если завтра ты решишь, что хочешь быть палеонтологом, балериной или продавцом мороженого — мы будем гордиться тобой ничуть не меньше.
  В глазах Камиллы заблестели слезы, и она крепко обняла мать.
  — Я люблю тебя, мама.
  — И я тебя, моя маленькая философиня. — Люси поцеловала дочь в макушку. — А теперь, может, все-таки поможем папе с посудой? Ты же знаешь, как он «любит» сервировку стола.
  Из кухни донесся грохот и приглушенное «Черт возьми!» Эдварда, за которым последовало еще более громкое «Я в порядке! Все под контролем!»
  Камилла хихикнула, вытерла глаза и, взяв Лапласа под мышку, спрыгнула с подоконника.
  — Кажется, папе действительно нужна наша помощь.
  Ужин проходил в необычно приятной атмосфере. Никто не пытался проверить знания Камиллы или завести разговор о ее будущем в науке. Вместо этого Эдвард рассказывал забавную историю о том, как застрял в лифте с важным клиентом и пытался произвести впечатление, обсуждая архитектурные тенденции, пока техники пытались их освободить.
  — И тогда этот мистер Дженкинс говорит: «Мистер Флетчер, я ценю вашу страсть к минимализму, но, может быть, вы могли бы применить ее и к длительности нашей встречи?» — Эдвард изобразил надменный тон клиента, и Люси расхохоталась, чуть не подавившись вином.
  — Боже, Эд, только ты можешь превратить застревание в лифте в лекцию по архитектуре!
  — Между прочим, я был очень убедителен, — с притворной обидой заметил Эдвард. — Пока не начал потеть. Оказывается, страх замкнутых пространств и итальянский шерстяной костюм — не лучшее сочетание.
  Камилла наблюдала за родителями, их легким подшучиванием друг над другом, за тем, как они обменивались взглядами, полными тепла и понимания. В этот момент они казались ей не «взрослыми» в том абстрактном, почти мифическом смысле, а просто людьми — несовершенными, смешными, настоящими.
  — Папа, — внезапно спросила она, — а ты когда-нибудь хотел быть кем-то другим? Не архитектором?
  Эдвард отложил вилку и задумчиво посмотрел на дочь.
  — Знаешь, в твоем возрасте я мечтал стать космонавтом. Или, как вариант, пиратом. — Он усмехнулся. — Потом, в старшей школе, я был уверен, что стану великим поэтом и потрясу мир своими стихами.
  — Ты писал стихи? — удивленно спросила Камилла.
  — О да, — вмешалась Люси с хитрой улыбкой. — Однажды я нашла целую тетрадь его поэтических опытов на чердаке дома его родителей. Там было одно особенно выразительное произведение о... как оно называлось, дорогой? «Одинокая душа в океане конформизма»?
  Эдвард слегка покраснел.
  — Это была метафора, к твоему сведению. И мне было семнадцать.
  — Да-да, конечно, — поддразнила его Люси. — Особенно мне запомнились строки: «Как чайка над волнами стереотипов, я парю в вышине своего интеллекта».
  — Я не... — Эдвард осекся и покачал головой. — Ладно, возможно, это и была не лучшая моя работа.
  Камилла рассмеялась, представляя своего всегда собранного и серьезного отца пишущим такие драматичные стихи.
  — А почему ты перестал писать?
  Эдвард задумчиво покрутил бокал с вином.
  — Не знаю, наверное, повзрослел. Понял, что гораздо больше люблю создавать что-то осязаемое, строить, видеть, как мои идеи воплощаются в камне и стекле. — Он улыбнулся. — Хотя иногда, когда я вижу особенно красивый закат над городом или игру света в окнах небоскреба, во мне все еще просыпается тот семнадцатилетний поэт.
  — А ты жалеешь? — настойчиво спросила Камилла.
  — О чем?
  — О том, что не стал поэтом. Или космонавтом. Или пиратом.
  Эдвард рассмеялся и переглянулся с Люси.
  — Нет, малышка, не жалею. Знаешь почему? Потому что жизнь — это не прямая линия от пункта А к пункту Б. Это скорее... импровизация. Ты делаешь шаг, смотришь, что получилось, потом делаешь еще один. И в какой-то момент оглядываешься назад и понимаешь, что прошел именно тот путь, который должен был пройти.
  Камилла медленно кивнула, переваривая эту мысль.
  — Как в джазе, — сказала она вдруг. — Профессор Мортон говорил, что джаз — это когда ты не знаешь, какую ноту сыграешь следующей, но когда играешь ее, она звучит правильно.
  Эдвард с удивлением посмотрел на дочь.
  — Да, пожалуй, именно так. Жизнь — это джаз.
  После ужина, когда посуда была убрана и Люси отправилась звонить Саре, Камилла и Эдвард устроились в гостиной. Отец читал архитектурный журнал, а дочь, сидя на ковре, раскладывала перед собой листы бумаги, карандаши и фломастеры.
  — Что ты рисуешь? — спросил Эдвард, заметив сосредоточенное выражение лица Камиллы.
  — Не рисую, а проектирую, — серьезно ответила она. — Это схема будущего.
  — Интересно, — Эдвард отложил журнал и сполз с дивана на ковер рядом с дочерью. — И как же выглядит будущее?
  Камилла показала на лист, где было нарисовано что-то, напоминающее диаграмму с множеством расходящихся линий, похожую на дерево или речную дельту.
  — Видишь, папа, каждый момент времени — это точка, из которой выходит бесконечное множество линий. Каждая линия — это возможное будущее. И от каждой новой точки тоже расходятся новые линии. Это как... как если бы вселенная постоянно ветвилась, создавая новые и новые варианты реальности.
  Эдвард с удивлением рассматривал сложную схему.
  — Это похоже на теорию мультивселенной. Где ты о ней узнала?
  Камилла пожала плечами.
  — Ниоткуда. Просто подумала об этом, когда ты рассказывал о своих стихах. В одной вселенной ты стал архитектором, а в другой — поэтом или космонавтом. И обе вселенные существуют одновременно, просто мы можем жить только в одной из них.
  Эдвард внимательно посмотрел на дочь, и в его взгляде читалось сложное сочетание гордости, удивления и какой-то тайной грусти.
  — Знаешь, Ками, иногда ты говоришь вещи, которые... — он запнулся, подбирая слова.
  — Пугают тебя? — тихо спросила Камилла, опустив глаза.
  — Нет, — он мягко приподнял ее подбородок, заставляя взглянуть на себя. — Они заставляют меня видеть мир по-новому. И это удивительный дар.
  Камилла улыбнулась, и на мгновение между отцом и дочерью возникло то редкое, почти осязаемое понимание, которое не требует слов.
  — А теперь, — сказал Эдвард, взглянув на часы, — думаю, тебе пора готовиться ко сну. Завтра важный день.
  — Почему важный?
  — Потому что каждый день важный, — подмигнул он. — Каждый день — это точка, из которой расходятся все эти возможные будущие, верно?
  Камилла кивнула и начала собирать свои рисунки. Один из них — схему ветвящихся линий будущего — она аккуратно сложила и положила в карман.
  Позже, уже в своей комнате, Камилла сидела за маленьким письменным столом у окна. Лунный свет, проникающий сквозь занавески, создавал причудливые узоры на полу. На стенах висели репродукции картин Эшера, карта звездного неба и несколько дипломов с различных олимпиад и конкурсов. В углу стояла полка с книгами — удивительная смесь детских сказок, научно-популярной литературы и классической философии, адаптированной для юных читателей.
  Камилла взяла чистый лист бумаги и решительно написала сверху: «Мои правила». Она задумалась, покусывая кончик карандаша, а потом медленно, тщательно подбирая каждое слово, начала писать.
  «1. Я не обязана быть гениальной», — вывела она аккуратным детским почерком.
  Она посмотрела на написанное, словно проверяя, как эти слова ощущаются. Потом кивнула сама себе и продолжила:
  «2. Я могу выбирать, когда думать, а когда просто жить».
  Камилла опустила карандаш и подошла к окну. Ночное небо было усыпано звездами, и она вспомнила, как однажды профессор Мортон рассказывал им о том, что свет некоторых из этих звезд шел к Земле миллионы лет. «Представьте, — говорил он, глаза его блестели от восторга, — вы смотрите не просто на звезды, вы смотрите в прошлое. Это как машина времени».
  Тогда Джейсон спросил, можно ли построить настоящую машину времени, и это привело к оживленной дискуссии о парадоксах путешествий во времени. Лео настаивал на том, что это математически невозможно, Оскар утверждал, что уже начал писать алгоритм для виртуальных путешествий в прошлое, а профессор Мортон только загадочно улыбался, теребя свою растрепанную бороду.
  А Камилла тогда думала не о парадоксах и не о технических возможностях. Она думала о том, что было бы, если бы она могла вернуться в прошлое и увидеть своих родителей детьми. Играл бы папа в пиратов? Писала бы мама в дневнике о своих секретах? Узнали бы они ее, или прошли бы мимо, занятые своими детскими делами?
  Камилла вернулась к столу и решительно дописала последний пункт:
  «3. Я сама решу, что делать дальше».
  Она посмотрела на список и улыбнулась. Впервые за долгое время она чувствовала странное облегчение, будто сбросила с плеч тяжелый рюкзак, который таскала так долго, что уже считала его частью себя.
  Что дальше? Этот вопрос теперь не пугал ее. Наоборот, в нем было что-то волнующее, что-то, наполненное возможностями. Ответ на этот вопрос теперь был только за ней.
Камилла аккуратно сложила лист с правилами и положила его в ящик стола, рядом со схемой ветвящихся линий будущего. Потом переоделась в пижаму, забралась в постель и подтянула к себе Лапласа.
  — Спокойной ночи, — прошептала она, выключая лампу на прикроватной тумбочке. — Завтра будет новый день.
  И впервые за долгое время ее голова не была переполнена вопросами, формулами, теориями, сомнениями. Она просто была здесь и сейчас, шестилетняя девочка, обнимающая своего плюшевого медведя, слушающая тихий шелест листьев за окном и ощущающая, как сон мягко укутывает ее своим покрывалом.
  В комнате гаснет свет. Камилла засыпает, но где-то в ее голове уже формируется новая идея...

    Продолжение: часть 2