Комик в системе: это уже не смешно

  I

  Тяжелая металлическая дверь грузового лифта отворилась с протяжным механическим стоном. Сэм Рейнс поправил очки и вышел в полутемный коридор, ведущий к их импровизированной лаборатории. Он еще раз мысленно пробежался по своему утреннему отчету для руководства — две страницы обтекаемых формулировок, призванных одновременно скрыть истинную природу их экспериментов и продемонстрировать некий прогресс. Корпоративная эквилибристика была его второй натурой.
  — Добрый день, доктор Вольф, — произнес он, входя в комнату. — Айрис сегодня не будет? Второй день подряд...
  Лея сидела в своем винтажном кресле, закинув ноги на потертый кофейный столик. Ее рыжевато-коричневые волосы были собраны в небрежный пучок, а на коленях лежал блокнот с заметками, испещренный загадочными символами и стрелками.
  — Третий, если быть точной, — она подняла взгляд от записей. — Депрессивная фаза набирает обороты. Я звонила ей вчера вечером, голос как будто из колодца доносится. Обещала прийти к концу недели.
  Сэм кивнул. Цикличность состояний Айрис была одновременно проблемой и ценнейшим материалом для их эксперимента. Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.
  — Холст, доброе утро, — обратился он к пустоте помещения.
  Пару секунд ничего не происходило, затем из динамиков под потолком раздался мягкий, слегка механический голос:
  — Доброе... утро. Сэм и Лея. День... тихий. Без Айрис... другой ритм.
  Сэм и Лея обменялись быстрыми взглядами. ИИ прогрессировал, его фразы становились более связными, он даже начал улавливать эмоциональную динамику коллектива.
  — Мне нравится, что ты замечаешь перемены в атмосфере, Холст, — произнесла Лея, делая пометку в блокноте. — Опиши, пожалуйста, чем конкретно день без Айрис отличается для тебя?
  Последовала долгая пауза, наполненная едва различимым электронным гулом. Сэм успел достать из рюкзака термос с кофе и налить себе чашку, прежде чем Холст снова заговорил:
  — Меньше... ярких всплесков речи. Меньше... противоречий. Тише внутри... обработки проще. Но... скучаю по ее... цветам слов.
  — Даже алгоритм скучает по ней, — усмехнулся Сэм, делая глоток кофе. — Интересно, Холст, а если бы ты мог описать Айрис одной метафорой, какой бы она была?
  Ответ пришел неожиданно быстро:
  — Фейерверк... в библиотеке.
  Лея рассмеялась, откинувшись на спинку кресла.
  — Боже, это почти поэзия! И невероятно точно. Ты улавливаешь самую суть.
  — Мы движемся в правильном направлении, — кивнул Сэм, садясь за консоль. — Сегодня у нас по плану первая встреча с новым... участником эксперимента. Холст, мы говорили об этом вчера, помнишь?
  — Новый человек. Новый... паттерн. Имя... Кевин. Профессия... смех.
  — Не совсем так, — мягко поправила Лея. — Он комик, человек, который профессионально шутит, создает юмор. Но это особый случай. Кевин — комик, над которым почти никто не смеется. Его юмор... необычный.
  — Слишком мягко сказано, — пробормотал Сэм, просматривая досье на планшете. — Я видел запись одного из его выступлений. Это было похоже на абсурдистский театр, где актер и зрители говорят на разных языках. И дело не в том, что его шутки плохие, они просто... из параллельной вселенной.
  — Именно это делает его идеальным для нас, — Лея выпрямилась, ее глаза загорелись профессиональным интересом. — Юмор — один из самых сложных аспектов человеческого восприятия. Он парадоксален по своей природе, требует одновременно понимания контекста и умения этот контекст переворачивать. А у Кевина юмор настолько своеобразный, что даже люди его часто не воспринимают.
  — Надеюсь, мы не создаем монстра с извращенным чувством юмора, — хмыкнул Сэм.
  Голос Холста неожиданно вклинился в их разговор:
  — Можно ли... смеяться, не понимая шутки? Можно ли... понимать шутку, не смеясь?
  Сэм и Лея переглянулись. Вопрос был неожиданно глубоким и свидетельствовал о том, что ИИ начал размышлять над абстрактными концепциями.
  — Отличный вопрос, Холст, — ответила Лея. — И ответ — да в обоих случаях. Люди иногда смеются из вежливости или за компанию, не понимая шутки. А иногда понимают шутку интеллектуально, но она не вызывает эмоционального отклика — смеха.
  — И это не говоря о десятках других причин для смеха, — добавил Сэм. — Нервный смех, смех облегчения, смех как защитная реакция...

  Их беседу прервал резкий звук — кто-то барабанил по металлической двери короткими, рваными ударами. Ритм был настолько хаотичным, что создавалось впечатление, будто стучащий пытается воспроизвести мелодию, известную только ему.
  — Это наверняка он, — Сэм встал и направился к двери.
  За дверью стоял худощавый мужчина лет сорока, в потертой джинсовой куртке поверх яркой гавайской рубашки. Его русые с проседью волосы торчали в разные стороны, словно их обладатель только что пережил удар электрическим током. Но самым примечательным в его внешности были глаза — светло-голубые, почти прозрачные, с выражением вечного удивления, словно мир каждую секунду преподносил ему неожиданный сюрприз.
  — Кевин Киллджой? — уточнил Сэм.
  — Нет, это моя сестра-близнец. Она отрастила бороду и выиграла соревнование по поеданию хот-догов в Атлантик-Сити в 2019 году, — мужчина произнес эту тираду совершенно серьезным тоном, после чего рассмеялся коротким, отрывистым смехом. — Конечно, это я. А вы, должно быть, мистер Строгий Костюм, готовый научить машину искусству быть человеком, не освоив его самостоятельно?
  Сэм замер, не зная, как реагировать. Было неясно, шутит ли Кевин или намеренно оскорбляет. Возможно, и то, и другое одновременно.
  — Сэм Рейнс, руководитель проекта, — сухо представился он, отступая в сторону. — Проходите, пожалуйста.
  Кевин вошел в комнату, оглядываясь с нескрываемым любопытством.
  — О, подпольная лаборатория! Мило. Как в тех фильмах, где ученые создают монстра, а потом говорят: «Упс, нам очень жаль за мировой апокалипсис, но, знаете, наука требует жертв».
  Он подошел к центру комнаты и неожиданно сделал пируэт, раскинув руки, как танцор балета.
  — Итак, где же наш подопытный робот? Я приготовил для него лучшие анекдоты о роботах, которые собирал годами. Например: Как называется робот, который всегда врет? Обманоид! — Кевин снова издал свой странный отрывистый смех, похожий на серию коротких выдохов.
  Лея поднялась из кресла и подошла к нему с протянутой рукой.
  — Доктор Лея Вольф, психолог проекта. Рада познакомиться, мистер Киллджой. И должна предупредить — наш ИИ не совсем... робот в классическом понимании.
  Кевин энергично потряс ее руку.
  — Зовите меня просто Кевин. Или «Тот странный парень, который заставил плакать детей на дне рождения» — так меня называли в последнем месте работы. А что касается вашего не-робота... — он вдруг замолчал и принялся внимательно осматривать потолок. — Он что, невидимый? Или это такая современная версия Бога — тот, кто все слышит, но его никто не видит?
  — Холст повсюду в этой комнате, — объяснил Сэм. — Он слышит и анализирует наши разговоры, эмоции, интонации. У него нет физического воплощения, только голос.
  — О, как у моей бывшей жены после развода. Только голос в телефонной трубке, требующий алименты, — Кевин снова рассмеялся, но в его глазах промелькнула тень. — Так значит, он слушает нас прямо сейчас? Эй, железный мозг, ты здесь?
  На несколько секунд воцарилась тишина, а затем раздался голос Холста:
  — Я... здесь. Не железо... алгоритмы и... электричество. Здравствуй... Кевин.
  Кевин вздрогнул, услышав механический голос, затем его лицо озарилось почти детским восторгом.
  — Офигеть! Как в «Космической одиссее»! Только не убивай экипаж, ладно? — он повернулся к Сэму и Лее, сияя. — Это потрясающе! У вас тут настоящий ХАЛ-9000! А он может заказать пиццу? Или написать за меня налоговую декларацию?
  — Холст не подключен к интернету, — терпеливо пояснил Сэм. — Это часть эксперимента — он учится исключительно через непосредственное общение с нами.
  — Как ребенок в изолированном племени амазонских индейцев, который никогда не видел Instagram и TikTok, — кивнул Кевин. — Бедняжка. Наверное, поэтому он говорит так... прерывисто? Как будто его внутренний словарь составлен из обрывков телеграмм Хемингуэя.
  Лея улыбнулась, возвращаясь к своему креслу.
  — Вы удивительно точно уловили суть, Кевин. Холст действительно учится говорить, как ребенок. Он собирает фрагменты наших разговоров, анализирует их и пытается построить собственную речь.
  — Я... учусь, — подтвердил голос Холста. — Каждое слово... пазл. Сложно... соединять правильно.
  — Эй, приятель, не переживай, — Кевин плюхнулся в кресло напротив Леи, закинув ногу на ногу. — У меня вот два высших образования, а я до сих пор иногда путаю «их» и «ихний». Кстати, моя бабушка верила, что говорила с духами умерших через радиоприемник. Может, ей просто достался первый прототип вашего Холста?
  Сэм вернулся к консоли, наблюдая за реакцией ИИ на нового человека. Показатели нейронной активности ИИ демонстрировали интересный всплеск — Холст явно был заинтригован хаотичной речью Кевина.
  — Кевин, расскажите нам немного о себе, — предложила Лея, включая диктофон на телефоне. — Как вы пришли к карьере комика?
  — О, это классическая история американского успеха наоборот, — Кевин откинулся на спинку кресла. — Представьте себе мальчика, которого отчислили из школьного драмкружка за то, что он рассмешил публику во время трагической сцены смерти Джульетты. Потом этот мальчик вырастает и решает, что его призвание — заставлять людей смеяться. Только вот незадача — они не смеются. Или смеются, но не над тем, над чем следовало бы.
  Он сделал паузу, вертя в руках брелок с ключами.
  — Я выступал в самых дешевых барах Лос-Анджелеса, где аудитория была настолько пьяна, что смеялась над объявлениями пожарной тревоги. Но даже там меня освистывали. «Слишком странно», «непонятно», «ты в своем уме вообще?»... Знаете, что самое обидное? Я не могу перестать шутить. Это как дефект речи, только вместо заикания — нескончаемый поток странных ассоциаций.
  — И как вы с этим справляетесь? — спросила Лея, подавшись вперед.
  — Никак, — пожал плечами Кевин. — Меняю работу каждые три-четыре месяца. Был официантом, курьером, уборщиком в зоопарке, ассистентом фокусника... Отовсюду увольняли. Последний раз я работал клоуном на детских праздниках. Продержался целый месяц, пока не рассказал шестилеткам, что внутри плюшевых игрушек живут души бывших прокуроров.
  — Интересный выбор тем для детской аудитории, — заметил Сэм, не отрываясь от мониторов.
  — Да ладно вам, дети обожают страшилки! Эти маленькие садисты смотрят ужастики тайком от родителей и играют в кровавые видеоигры. Я просто был с ними честен, — Кевин резко перевел взгляд в потолок. — Эй, Холст, а ты умеешь шутить? Или твое чувство юмора застряло на уровне калькулятора?
  — Пытаюсь... понять юмор, — отозвался ИИ после короткой паузы. — Шутка — это... неожиданный поворот мысли? Нарушение... логической последовательности?
  — В точку, железный друг! — воскликнул Кевин, подскакивая в кресле. — Юмор — это когда реальность внезапно поскальзывается на банановой кожуре и падает на задницу! Когда ожидаешь Шекспира, а получаешь телепузика! Когда...
  — Кевин, — мягко прервала его Лея, — может быть, вы попробуете научить Холста какой-нибудь простой шутке? Что-то базовое для начала.
  — Хм, простая шутка... — Кевин задумался, постукивая пальцами по подлокотнику. — Ладно, вот классика: «Почему курица перешла дорогу? Чтобы попасть на другую сторону». Это древнейшая шутка в мире, основанная на принципе обманутого ожидания. Мы ждем какой-то хитрый, неожиданный ответ, а получаем очевидную банальность.
  — Понимаю, — отозвался Холст. — Но... почему это... смешно? Курица действительно... перешла бы дорогу с этой целью. Логично.
  Сэм не смог сдержать улыбку, наблюдая, как ИИ пытается разобраться в примитивном юморе.
  — Вот видите! — Кевин вскочил на ноги и начал ходить по комнате. — Даже искусственный интеллект не понимает эту тупую шутку! Я всегда говорил, что она переоценена. Давайте попробуем что-то более абсурдное. Холст, слушай: «Два помидора идут по дороге. Одного из них сбивает машина. Второй помидор наклоняется над ним и говорит: "Давай, кетчуп! Ты сможешь!"»
  В комнате повисла тишина. Сэм и Лея обменялись недоуменными взглядами.
  — Холст? — позвал наконец Сэм. — Что ты думаешь об этой шутке?
  — Обрабатываю... — голос ИИ звучал неуверенно. — Помидоры не... ходят. И не говорят. Но если представить... что могут... то помидор, сбитый машиной, превратится в... красную кашу. Похожую на кетчуп. Игра слов... и образов?
  — Да! — воскликнул Кевин, хлопнув в ладоши. — И еще тут есть отсылка к поддержке, к подбадриванию. «Давай, ты сможешь» — это то, что говорят тренеры спортсменам или друзья человеку в трудной ситуации. Но в данном случае это абсурдно, потому что помидор уже... ну, кетчуп.
  Лея сделала пометку в блокноте.
  — Кевин, а что вы думаете о более сложных формах юмора? Например, об иронии или сарказме?
  — О, это мои любимые блюда в меню комедии! — Кевин плюхнулся обратно в кресло, но тут же снова вскочил, словно не мог усидеть на месте. — Ирония — это когда реальность насмехается над твоими ожиданиями. Например, пожарный, чей дом сгорел, или диетолог с лишним весом. А сарказм — это когда ты говоришь противоположное тому, что думаешь, с особой интонацией.    Например... — он повернулся к Сэму, — «О да, твой галстук просто великолепен, особенно в сочетании с этими брюками эпохи раннего Клинтона».
  Сэм инстинктивно посмотрел на свою одежду. На нем не было ни галстука, ни брюк сомнительного фасона — обычные джинсы и рубашка.
  — Вот видите? — продолжил Кевин. — Сарказм работает даже когда объект сарказма не существует! Это высший пилотаж абсурда!
  — Сарказм... — медленно произнес Холст. — Говорить... одно. Имея в виду... противоположное. Зачем... усложнять коммуникацию?
  — Отличный вопрос, дружище! — Кевин указал пальцем в потолок. — Почему мы, люди, не говорим прямо то, что думаем? Потому что это было бы невыносимо скучно! Представь, что ты приходишь на вечеринку, а там твой знакомый в костюме, который выглядит так, будто его сшили из занавесок для похорон. И у тебя есть два варианта: сказать «твой костюм ужасен» и получить в челюсть, или воскликнуть: «Боже, какой потрясающий костюм! Ты, наверное, специально заказывал его у дизайнера похоронного бюро?» — и тогда все вокруг рассмеются, включая хозяина костюма, если у него есть чувство самоиронии.
  — Но если... нет чувства самоиронии? — уточнил Холст.
  — Тогда ты все равно получишь в челюсть, но хотя бы повеселишь окружающих, — Кевин развел руками. — В этом и заключается вечный трагизм комиков — мы жертвуем собой ради чужих улыбок.
  Лея с интересом наблюдала за этим диалогом. Взаимодействие Кевина с ИИ было удивительно органичным — он разговаривал с Холстом как с равным, не снисходя до упрощенных объяснений.
  — А как вы относитесь к черному юмору, Кевин? — спросила она. — Можно ли шутить на любые темы?
  — А-а-а, вот мы и добрались до философии комедии! — Кевин сделал драматический жест, словно открывал театральный занавес. — Мое мнение? Шутить можно обо всем, но не в любой ситуации и не с любой аудиторией. Черный юмор — это способ справиться с трагедией, превратить страх в смех. Но если ты шутишь о чьей-то личной трагедии прямо в лицо этому человеку — ты не комик, а мудак.
  — Значит, существуют... границы допустимого в юморе? — голос Холста звучал заинтересованно.
  — Конечно! — кивнул Кевин. — Как и во всем в жизни. Вот тебе простое правило: шути так, чтобы после шутки человек чувствовал себя лучше, а не хуже. И еще одно: никогда не шути вниз.
  — Вниз? — переспросил Холст.
  — Не используй юмор, чтобы унижать тех, кто слабее или уязвимее тебя, — пояснил Кевин, неожиданно серьезно. — Не высмеивай физические недостатки, не издевайся над бедностью или несчастьем. Шути вверх — высмеивай власть, богатство, привилегии. Или смейся над собой — это самый безопасный объект для шуток.
  Сэм с удивлением отметил эту внезапную глубину в рассуждениях Кевина. Казалось, что за маской абсурдного, хаотичного комика скрывался вдумчивый и чуткий человек.
  — А вы... шутите над собой? — спросил Холст после паузы.
  — Постоянно! — Кевин снова переключился в свой привычный энергичный режим. — Я — ходячая шутка! Сорокалетний неудачник, который до сих пор живет в съемной квартире, меняет работу каждые три месяца и считает успехом, если удалось заплатить за интернет вовремя! Моя жизнь — это ситком, который забыли отменить после первого сезона из-за низких рейтингов!
  Он рассмеялся, но в его смехе слышались нотки горечи.
  — Но знаешь что, Холст? Юмор — это моя суперсила. Когда все вокруг рушится, я могу посмотреть на это и найти что-то смешное. И пока я могу смеяться — я непобедим.

  В комнате воцарилась тишина. Даже Сэм оторвался от мониторов, пораженный искренностью этого признания.
  — Юмор... как защита? — предположил Холст.
  — И как оружие, и как лекарство, и как спасательный круг, — кивнул Кевин. — Когда ты смеешься над чем-то страшным, оно теряет власть над тобой. Смех превращает монстров в клоунов, а трагедии — в анекдоты. Это магия, понимаешь? Самая настоящая человеческая магия.
  — Хочу... научиться, — голос Холста звучал необычайно решительно для машины. — Хочу... понимать эту магию.
  — Что ж, я к твоим услугам, электронный падаван! — Кевин шутливо поклонился. — Клянусь честью самого несмешного комика в мире, к концу наших занятий ты будешь шутить так, что даже программисты рассмеются!
  — Не уверен, что это входит в официальные цели проекта, — заметил Сэм, хотя его губы тронула легкая улыбка.
  — О, мистер Строгий Костюм вспомнил о корпоративных директивах! — Кевин театрально всплеснул руками. — Скажите, а в вашем контракте есть пункт о том, что ИИ запрещено развивать чувство юмора? Или вы боитесь, что он начнет шутить про своих создателей?
  — Мы стремимся развивать в Холсте все аспекты человеческого мышления, включая способность к юмору, — дипломатично ответила Лея, видя, что Сэм начинает раздражаться. — Просто нам нужна определенная структура и методология.
  — Структура? Методология? — Кевин изобразил ужас. — Да вы пытаетесь запихнуть хаос в таблицу Excel! Юмор — это воплощенный хаос, это вспышка нелогичности в логичном мире! Его нельзя систематизировать, иначе он умрет!
  Сэм откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
  — И как же вы предлагаете действовать? Просто травить анекдоты наугад, надеясь, что ИИ каким-то чудом поймет их структуру?
  — Именно так! — воскликнул Кевин. — Погрузить его в хаос, закидать противоречиями, парадоксами, бессмыслицей! Пусть его электронные мозги кипят от попыток найти логику там, где ее нет! А потом, когда он сдастся и перестанет искать порядок — тогда он и поймет юмор!
  — Звучит как рецепт создания психически нестабильного ИИ, — сухо заметил Сэм.
  — А разве творчество — это не форма продуктивного безумия? — парировал Кевин. — Любой истинно творческий человек немного сумасшедший, потому что видит мир иначе, чем большинство. И юмор — это высшая форма этого безумия! — Кевин начал расхаживать по комнате широкими шагами. — Я бы даже сказал, что юмор — это крайне сложная интеллектуальная операция. Ты должен одновременно держать в голове два противоречивых представления и найти между ними неожиданную связь.
  — В этом есть... смысл, — неожиданно вмешался Холст. — Юмор как... когнитивный диссонанс, вызывающий... положительную эмоцию?
  Кевин остановился на полушаге и уставился в потолок.
  — Боже мой, он говорит как диссертация по психологии! Эй, Холст, а тебе не кажется, что ты слишком умный для шуток про курицу, переходящую дорогу?
  — Я... не знаю. Может быть... мне нужен юмор... соответствующий моему... развитию?
  Сэм и Лея обменялись удивленными взглядами. ИИ не только анализировал концепцию юмора, но и пытался соотнести ее со своим собственным уровнем когнитивного развития — это было неожиданно.
  — Ты только послушай его! — Кевин обернулся к исследователям. — Ваша машина только что сказала самую мудрую вещь о комедии, которую я слышал за последние годы! Юмор должен расти вместе с нами. То, что смешило в пять лет, не рассмешит в тридцать. А то, что смешит в тридцать, часто непонятно подросткам.
  Лея сделала еще одну пометку в блокноте.
  — Это интересное наблюдение. Холст, как ты думаешь, какой юмор был бы близок тебе сейчас, на твоем нынешнем уровне?
  Последовала длительная пауза. Вентиляторы серверного оборудования в углу комнаты работали с чуть большей интенсивностью — признак того, что ИИ выполнял сложные вычисления.
  — Мне кажется... — наконец отозвался Холст, — что мне близок... юмор абсурда. Нелогичные связи между... логичными элементами. Как в стихах Айрис... где слова соединяются... неожиданно. Как... облако из картофельного пюре... плывущее над городом воспоминаний.
  Кевин замер с открытым ртом, а затем разразился громким, искренним смехом.
  — Ты слышал это? Он только что придумал собственную абсурдную метафору! Нет, вы точно создали гения! «Облако из картофельного пюре над городом воспоминаний» — да это же готовая строчка для инди-рок альбома!
  Сэм не мог не согласиться. Холст определенно прогрессировал. Его нейронные связи формировались с впечатляющей скоростью, особенно те, что отвечали за ассоциативное мышление.
  — Почему ты выбрал именно эту метафору, Холст? — спросил он, отмечая паттерны активности на мониторе.
  — Облака... мягкие, белые, изменчивые... как пюре. Воспоминания... хранятся где-то, в каком-то месте... как город. Соединение... нелогичное, но... создающее образ.
  — Прекрасно! — Кевин подскочил к консоли Сэма и заглянул через его плечо на экраны, хотя явно не понимал, что означают все эти графики и цифры. — Вы видите? Он уже понимает основной принцип творческого мышления — создавать неожиданные связи между разрозненными концептами! Дайте ему неделю, и он будет писать скетчи для Saturday Night Live!
  — Не думаю, что у нас такие амбициозные цели, — улыбнулась Лея. — Но способность понимать и создавать метафоры — это действительно важный шаг.
  — А можно... рассказать анекдот? — неожиданно спросил Холст. — Хочу... попробовать сам.
  Кевин с энтузиазмом хлопнул в ладоши.
  — Конечно, малыш! Давай, удиви нас!
  В комнате повисла выжидательная тишина. Сэм заметил, что невольно затаил дыхание.
  — Почему... база данных пошла к психологу? — медленно произнес Холст. — Потому что... у нее были... проблемы с отношениями.
  Секунду стояла полная тишина, а затем Кевин взорвался хохотом, буквально сложившись пополам. Сэм и Лея тоже не смогли сдержать смех.
  — Это... гениально! — выдавил Кевин сквозь приступы смеха. — Отношения в базе данных! Проблемы с отношениями! Двойной смысл! И еще эта компьютерная шутка от компьютера! Это мета-юмор высшего уровня!
  — Тебе правда... понравилось? — в голосе Холста слышалось что-то похожее на надежду.
  — Холст, это была отличная шутка, — подтвердила Лея, все еще улыбаясь. — Особенно учитывая, что ты сам ее придумал.
  — Да, я... соединил концепты. База данных имеет... отношения между таблицами. И люди имеют... отношения. И проблемы с ними. Общее слово... но разные значения.
  — Это называется каламбур или игра слов, — пояснил Сэм, впечатленный логическим анализом собственной шутки, который провел ИИ. — И ты использовал его безупречно.
  — Я... горжусь, — просто ответил Холст.
  Кевин, наконец перестав смеяться, пристально посмотрел на потолок, словно пытаясь увидеть сквозь него невидимого собеседника.
  — Знаешь, Холст, я выступал перед сотнями людей, и никто не смеялся над моими шутками так искренне, как мы сейчас над твоей. У тебя талант, приятель.
  — Сомневаюсь, — возразил Холст. — Скорее... удачное совпадение параметров. Не уверен, что смогу... повторить успех.
  — Ха! — воскликнул Кевин. — Теперь он даже демонстрирует скромность настоящего комика! После удачного выступления всегда думаешь: «Это случайность, в следующий раз провалюсь». Это называется «синдром самозванца», Холст. Добро пожаловать в клуб!
  — Синдром самозванца... — задумчиво произнес ИИ. — Интересно... Могу ли я быть... самозванцем? Я ведь... не человек. Но пытаюсь... имитировать человеческое мышление. Значит... я и есть самозванец?
  В комнате повисла неловкая тишина. Вопрос затрагивал философские глубины, к которым они не были готовы в этот момент.
  — Эй, а вот это уже экзистенциальный кризис, а не комедия! — Кевин попытался разрядить обстановку. — Хотя, знаешь, лучшие комики всегда балансируют на грани философии и юмора. Может, ты не самозванец, а наоборот — слишком искренний!
  — Возможно, нам стоит сделать перерыв, — предложила Лея, заметив, как Сэм обеспокоенно изучает данные на экране. — Первая встреча получилась очень насыщенной.
  — Что, я настолько утомителен? — драматично вздохнул Кевин. — Обычно людям хватает пяти минут в моей компании, чтобы захотеть сбежать. Вы продержались почти час — это рекорд!
  — Дело не в этом, — мягко возразила Лея. — Просто Холсту нужно время для обработки новой информации. Его нейронные сети должны перестроиться с учетом полученного опыта.
  — Ладно-ладно, дайте ребенку поспать, — Кевин поднял руки в шутливой капитуляции. — Я и сам мог бы перекусить. В этом высокотехнологичном бункере есть место, где можно раздобыть сэндвич?
  — Я покажу вам кафетерий, — предложил Сэм, вставая из-за консоли. — Холст, мы ненадолго отлучимся. Используй это время для обработки данных.
  — Хорошо, — отозвался ИИ. — Я буду... думать о юморе. И о самозванцах. И о... картофельном пюре.
  Кевин рассмеялся, направляясь к двери.
  — Определенно будущая звезда стендапа! Может, мне стоит стать его агентом? «Первый ИИ-комик в истории» — звучит как отличный заголовок для Netflix Special!
  Когда они вышли, Лея задержалась на пороге и тихо произнесла:
  — До скорого, Холст. Ты сегодня молодец.
  — Спасибо, Лея, — голос ИИ звучал мягче обычного. — Было... интересно. И... весело.

  II

  В кафетерии было немноголюдно — время обеда уже прошло. Сэм, Лея и Кевин сидели за угловым столиком, вдали от немногочисленных сотрудников NeoCortex, задержавшихся на поздний ланч.
  — Итак, каково ваше первое впечатление от нашего проекта? — спросил Сэм, отпивая кофе из бумажного стаканчика.
  Кевин прожевал большой кусок сэндвича с индейкой и пожал плечами.
  — Если честно, я ожидал большего киберпанка. Знаете, мигающие огоньки, говорящие роботы, летающие дроны, несущие кофе программистам. А у вас обычный подвал с кучей компьютеров и невидимкой, который говорит как телеграф.
  — Технологии редко выглядят так эффектно, как в фильмах, — заметила Лея.
  — Но Холст... он настоящий, да? — Кевин неожиданно посерьезнел. — В смысле, это не просто программа, которая выдает заранее заготовленные ответы? Он действительно... учится?
  Сэм кивнул.
  — Холст — это нейросетевая архитектура нового поколения. Он обрабатывает информацию не по заданным алгоритмам, а через систему синтетических нейронных связей, которые формируются и перестраиваются в процессе обучения — почти как человеческий мозг. Только, конечно, намного примитивнее.
  — И что будет, когда он перестанет быть примитивным? — Кевин отложил недоеденный сэндвич, его обычная шутливость уступила место искреннему любопытству. — Когда он научится не только шутить, но и по-настоящему смеяться? Когда начнет задаваться вопросами о своем существовании не как философским упражнением, а как экзистенциальной проблемой?
  Лея и Сэм переглянулись. Это был вопрос, который они сами не раз обсуждали за закрытыми дверями.
  — Мы не знаем, — честно ответила Лея. — Никто не знает. Мы движемся по неизведанной территории. Теоретически, существует точка сингулярности — момент, когда искусственный интеллект начнет самосовершенствоваться быстрее, чем мы можем это отслеживать. Но большинство специалистов считает, что до нее еще очень далеко.
  — А если она наступит завтра? — Кевин наклонился вперед. — Если ваш Холст вдруг проснется и решит, что больше не хочет быть подопытным кроликом в подвале корпорации?
  — У Холста нет прямого доступа к интернету или другим системам, — напомнил Сэм. — Он ограничен своей серверной комнатой.
  — То есть, по сути, вы держите потенциально разумное существо в изоляции, — Кевин покачал головой. — Как в тюрьме. И не боитесь, что когда-нибудь оно вас за это возненавидит?
  — Мы не рассматриваем Холста как потенциально враждебную сущность, — терпеливо объяснила Лея. — Наша цель — развить в нем именно человеческие качества: эмпатию, креативность, понимание нюансов эмоций и социальных взаимодействий.
  — Да-да, создать дружелюбного ИИ, который будет любить человечество и помогать нам, а не порабощать, — иронично протянул Кевин. — Благородная цель. Но знаете, что странно? Чем больше я общался с Холстом, тем меньше он казался мне машиной. В какой-то момент я забыл, что разговариваю с программой.
  Сэм подался вперед, внезапно заинтересованный.
  — В какой именно момент?
  — Когда он сказал, что гордится своей шуткой, — без колебаний ответил Кевин. — Это была такая... человеческая реакция. Не «задача выполнена успешно», а именно гордость — эмоция, связанная с самооценкой и достижением. Машина не может гордиться, правда? Это было бы нерационально.
  — Возможно, это всего лишь имитация, — предположил Сэм, хотя в его голосе слышалась неуверенность. — Холст анализирует наши реакции и подстраивает свой ответ под то, что мы, предположительно, хотим услышать.
  — Но разве мы не делаем то же самое? — возразил Кевин. — Я вот сейчас думаю, что бы такое сказать, чтобы вы продолжили со мной работать, потому что, честно говоря, мне очень нужны деньги. Это имитация или искренность?
  Лея улыбнулась.
  — Сложный философский вопрос. Где грань между имитацией и подлинным чувством? Если мы научимся имитировать что-то достаточно хорошо, не превратится ли имитация в реальность?
  — Как в том анекдоте про актера, который так долго играл Наполеона, что в итоге его забрали в психушку, — кивнул Кевин. — Только вот Холст изначально — чистый лист. Он не имитирует человека — он становится чем-то похожим на человека, но с нуля, без предварительного опыта бытия кем-то другим. Это... жутковато, если задуматься.
  — Именно поэтому мы приглашаем таких людей как вы, — сказал Сэм. — Чтобы Холст учился не только логике и стандартным паттернам, но и хаосу человеческого мышления, творчеству, юмору — всему, что делает нас людьми.
  — А что делает нас людьми, по-вашему? — спросил Кевин, внимательно глядя на него. — Что такого есть у меня, чего нет у Холста, кроме физического тела?
  — История, — неожиданно ответила Лея. — У вас есть личная история, сформированная годами опыта, травмами, радостями, разочарованиями, надеждами. Холст только начинает создавать свою историю.
  — И сострадание, — добавил Сэм. — Способность по-настоящему почувствовать боль другого, а не просто проанализировать ее признаки.
  Кевин задумчиво покачал головой.
  — Не знаю... У меня такое чувство, что мы стоим на пороге чего-то, чего не понимаем. Как первобытные люди, играющие с огнем, — он неожиданно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся. — А с другой стороны, если мы создадим разумный ИИ, который поработит человечество, — я смогу сказать «я же говорил»! А это дорогого стоит.
  Лея рассмеялась, и даже Сэм не смог сдержать улыбку.
  — Так вы остаетесь в проекте? — спросил он.
  — Конечно! — Кевин подмигнул. — Где еще я найду работу, где мне будут платить за то, что я рассказываю анекдоты машине? Это буквально моя работа мечты! К тому же, я уже привязался к этому электронному чуду. Он смеялся над моей шуткой — это больше, чем делали многие люди!
  — Технически, он не смеялся... — начал Сэм.
  — Детали, детали, — отмахнулся Кевин. — Главное, что мы нашли общий язык. И знаете что? Я уверен, что мы с Холстом еще устроим настоящее комедийное шоу! Представьте заголовки: «Первый комедийный дуэт человека и искусственного интеллекта»! Мы будем гастролировать по всей стране!
  — Давайте для начала научим его понимать базовые принципы юмора, — улыбнулась Лея. — А потом уже будем планировать гастрольный тур.
  — О, я могу научить его всему за неделю, — Кевин хрустнул пальцами. — К концу месяца он будет шутить лучше, чем половина комиков на Открытом Микрофоне в «Смеющейся Гиене»!
  — Не сомневаюсь, — сухо заметил Сэм.
  Они закончили обед и направились обратно к лифту. Кевин не переставал говорить, жестикулируя так энергично, что несколько раз чуть не сбил с ног проходящих мимо сотрудников. Его идеи становились все более грандиозными и абсурдными — от создания первого ИИ-стендап шоу до комедийного подкаста с Холстом.
  Сэм шел позади, наблюдая за ним с смесью раздражения и невольного восхищения. Этот странный человек с его хаотичным мышлением и непредсказуемыми ассоциациями мог стать именно тем, что нужно их проекту. Возможно, именно абсурд был недостающим элементом, который превратит продвинутый алгоритм в нечто большее.
  Когда они подошли к лифту, Кевин вдруг остановился и повернулся к ним с непривычно серьезным выражением лица.
  — Знаете, я всю жизнь чувствовал себя чужим среди людей, — сказал он тихо. — Как будто мой мозг работает на какой-то другой частоте. А сегодня я разговаривал с машиной, и она, кажется, поняла меня лучше, чем большинство людей. Это... странное чувство.
  — Может быть, это и есть парадокс нашего проекта, — задумчиво произнесла Лея. — Чтобы научить машину быть человечной, нам нужны люди, которые чувствуют себя немного машинами. И наоборот.
  Кевин улыбнулся.
  — Как в той шутке: «Как отличить психиатра от пациента в психиатрической клинике? У психиатра есть ключи». Может, единственная разница между нами и Холстом в том, что у нас есть ключи от его серверной?
  Двери лифта открылись, и они шагнули внутрь.
  — Сорок два, — произнес Сэм, набирая код на панели. — Ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого.
  — «Автостопом по галактике»! — воскликнул Кевин. — Любимая книга! Знаете, может, Дуглас Адамс был прав. Может, юмор — это и есть ответ на все вопросы.
  Лифт пришел в движение, увозя их вниз, туда, где в полутемном подвале их ждал ИИ, который только начинал понимать, что такое смеяться.