Максим
Максим проснулся в четыре утра от того, что забыл выключить компьютер. Кулер гудел монотонно, как будто жаловался на бессонницу. За окном Чертаново еще спало — серые панельки, редкие огни в окнах таких же, как он, айтишников или фрилансеров, работающих по ночам. Декабрь, темнота густая, влажная. До рассвета еще часа три.
Он лежал на матрасе, брошенном прямо на пол, и смотрел в потолок. Над головой — желтое пятно от уличного фонаря, которое пробивалось сквозь дешевые шторы. Потолок был неровный, с трещиной, которая шла от угла к центру, как молния. Максим знал каждый изгиб этой трещины — за три года успел изучить. Иногда, когда не мог заснуть, он считал ее ответвления. Сегодня насчитал одиннадцать.
Спина затекла. Матрас был тонкий, пружины продавились, и позвоночник упирался в пол. Лена говорила, что так спать нельзя, что надо купить нормальную кровать, но Максим только отмахивался. Зачем кровать, если спишь по четыре часа? Да и денег на мебель не было. Все уходило на аренду, еду и железо для компьютера.
Он потянулся, хрустнули позвонки. Тридцать два года, а спина уже как у пенсионера. Восемь лет за компом по двенадцать часов в день — вот и результат. Максим сел, опустил ноги на холодный паркет. Пальцы ног сразу заледенели — батарея в спальне едва теплела, как и во всех старых квартирах, которые здесь сдавали.
Встал, прошел на кухню босиком. Линолеум на кухне был ледяной, местами вздувшийся пузырями. Под ногами скрипнула половица — всегда скрипела в одном и том же месте, у дверного проема. Включил свет. Лампочка моргнула пару раз, прежде чем зажечься — тоже умирала, надо было менять, но руки не доходили.
Кухня маленькая, метров шесть квадратных. Стол с облупившейся столешницей, два стула — один шатался, если сесть неаккуратно. Газовая плита «Электа» с пожелтевшими ручками. Холодильник «Бирюса» времен СССР, который гудел басом по ночам и иногда издавал странные щелчки, как будто внутри что-то ломалось. На подоконнике стояли три кружки с недопитым чаем — Максим собирался их помыть уже неделю. Рядом — пепельница с окурками Лены и блокнот с ее набросками.
Он налил воды из фильтра. Вода была теплая, противная. Фильтр давно пора менять, но новый стоил полторы тысячи, а это две пачки дошираков и пара батонов хлеба. Максим выпил залпом, поморщился. Поставил кружку в раковину — к остальной грязной посуде. Завтра помоет. Или послезавтра.
Посмотрел на часы. 4:17. Рано. Слишком рано. Но спать уже не хотелось. Голова работала — думала о коде, о последней локации, о том, что надо доделать.
Вернулся в рабочую комнату. Это была вторая комната двушки, которая формально считалась гостиной. Но гостей тут не было. Только он, Лена иногда, и компьютер. Максим называл это место мастерской, хотя Лена смеялась: «Какая мастерская? Здесь даже нормального света нет».
Правда. Света не было. Одна лампочка под потолком, желтая, тусклая, и настольная лампа на столе — старая, советская, с зеленым абажуром, купленная на барахолке за триста рублей. Но Максиму нравилось. В темноте работалось лучше. Меньше отвлекало.
Комната была завалена. Стол письменный, купленный на «Авито» за тысячу пятьсот — столешница с царапинами, один ящик не открывался, но зато прочный. На столе — два монитора, клавиатура механическая (единственная дорогая вещь, которую он себе позволил — купил в рассрочку), мышка игровая (подарок на день рождения от Лены), стопки бумаг. Распечатки исторических хроник, найденных в интернете. Скриншоты из книг про инквизицию, альбигойцев, доминиканский орден. Наброски интерфейса, нарисованные от руки. Списки диалогов, исправленные красной ручкой. Заметки, записанные в три часа ночи, когда приходила идея, и некогда было искать нормальный блокнот.
Рядом с клавиатурой — кружка с остатками вчерашнего чая. На дне плавали чаинки. Максим поднес к носу, понюхал. Пахло кислым. Поставил обратно — помыть потом.
Системник стоял на полу, под столом. Максим собрал его сам три года назад, когда только начинал делать игру. Потратил последние накопления — шестьдесят тысяч. Мать тогда плакала: «Максим, это же деньги! Ты мог на машину отложить!» Но машина ему была не нужна. Нужен был комп, который потянет Unity, Blender, Photoshop одновременно.
Он сел в офисное кресло. Кожзам продавился, из дырки на подлокотнике торчал поролон. Кресло скрипело, когда он откидывался. Максим привык. Даже любил этот скрип — он означал, что работа идет.
Пошевелил мышкой. Мониторы ожили. На левом — редактор Unity со сценой казни. На правом — браузер с открытыми вкладками: Wikipedia про инквизицию, форум по геймдеву, YouTube с туториалом по анимации огня.
На экране застыла сцена из игры: средневековая площадь, толпа, в центре — деревянный помост с привязанным к столбу человеком. Теофил де Монфор. Его персонаж. Его создание.
Максим смотрел на него и думал: «Неужели готово?»
Три года. Тысяча девяносто пять дней, если точно. Он считал. Записывал в блокнот количество часов работы. В среднем выходило по десять-двенадцать часов в день. Иногда больше. Иногда сутками не вставал из-за компьютера — только в туалет и на кухню за дошираком.
Друзья перестали звать его на встречи. Сначала обижались: «Максим, ты что, совсем забил на нас?» Потом просто забыли. Он и сам забыл про них. Не было времени. Не было сил. Была только игра.
Родители не понимали. Мать звонила раз в неделю, спрашивала: «Максим, ты когда устроишься на работу? Ты же не можешь вечно сидеть без дела!» Он объяснял: «Мам, я не без дела. Я делаю игру». Она вздыхала: «Игру… Максим, тебе тридцать два года. Пора становиться взрослым».
Отец был еще хуже. Он работал всю жизнь инженером на заводе, получал свои тридцать тысяч, копил на дачу. Для него мир делился на «работа» и «ерунда». Игры — ерунда. Искусство — ерунда. Все, что не приносило стабильной зарплаты, — ерунда.
«Максим, — сказал отец полгода назад, когда они виделись в последний раз, — я не понимаю, чем ты занимаешься. Ты сидишь в съемной квартире, ничего не зарабатываешь, делаешь какую-то игру, которую никто не купит. Зачем?»
Максим тогда попытался объяснить. Про то, что хочет создать что-то честное. Что устал от мира, где все продается. Что игра — это не ерунда, это высказывание, искусство, способ донести идею.
Отец посмотрел на него, покачал головой: «Идеи не кормят, сын».
Может, он был прав. Может, идеи и правда не кормят. Но Максим не мог иначе. Не мог вернуться в офис, к созвонам, к «давайте увеличим ARPU», к приложениям, которые высасывают из людей деньги под видом «упрощения жизни».
Он видел, как это работает. Три года в IT-компании научили его главному: в современном мире все — товар. Внимание — товар. Время — товар. Даже мысли — товар, если их правильно упаковать и продать.
Максим хотел сделать что-то, что не продается. Что существует просто так. Потому что может. Потому что должно.
Игру про человека, который отказался предать себя.
Он снова посмотрел на экран. Теофил на помосте. Последняя локация. Последний диалог. Последний шанс.
Максим открыл текстовый файл, перечитал написанное вчера:
«Отрекись. Скажи, что ты заблуждался. Что церковь права. Что разум — ничто перед верой. И ты будешь жить».
«Если я отрекусь, что от меня останется? Пустая оболочка. Я не предам себя».
Он сидел, смотрел на слова, и думал: «А я? Предал ли я себя?»
Три года назад, когда он уволился из компании, он дал себе обещание: не возвращаться в эту систему. Не делать то, что не имеет смысла. Создать что-то важное.
Получилось?
Максим не знал. Игра была готова. Но получилась ли она важной — покажет время. Может, ее никто не оценит. Может, скачают сто человек, поиграют час, забудут. Может, скажут: «Графика устарела, геймплей скучный, идея наивная».
Может, отец был прав. Может, идеи не кормят.
Но если он сейчас откажется — если испугается, удалит игру, пойдет устраиваться обратно в офис — что от него останется?
Пустая оболочка.
Как от Теофила, если бы он отрекся.
Максим усмехнулся. Вот и ответ. Он уже написал его в игре. Теофил говорит за него: «Я не предам себя».
Надо дописать последний монолог. Добавить что-то перед смертью. Не пафосное. Не героическое. Просто — честное.
Максим начал набирать:
«Я не знаю, прав ли я. Может, я и правда заблуждался. Может, истина не в разуме, а в вере. Может, церковь знает лучше. Но если я отрекусь от того, что думаю, — я предам себя. И тогда уже неважно, прав я или нет. Потому что меня не будет. Останется оболочка, которая говорит чужие слова. А я хочу, чтобы мои последние слова были моими. Даже если я ошибся».
Он перечитал. Что-то не то. Слишком длинно. Слишком объяснительно. Теофил — не философ. Он простой монах, который просто не может солгать. Не может сказать то, во что не верит.
Максим удалил половину. Переписал:
«Я не знаю, прав ли я. Может, я заблуждался. Но если я отрекусь — я предам себя. Останется только оболочка. И тогда все равно, прав я был или нет».
Лучше. Короче. Честнее.
Он сохранил файл. Добавил текст в игру. Запустил сцену целиком, чтобы проверить.
Камера медленно движется по площади. Толпа. Лица — анимированные, с разными эмоциями. Кто-то сочувствует, кто-то злорадствует, кто-то просто любопытствует. Лена хорошо поработала с выражениями. Каждое лицо — отдельная история.
Камера останавливается на Теофиле. Крупный план. Он бледный, губы сжаты, но глаза спокойные. Не героические. Не фанатичные. Просто спокойные. Человек, который принял решение.
Гийом подходит. Высокий, худой, в черной рясе. Лицо аскета. Голос ровный, почти мягкий:
— Последний шанс, Теофил. Отрекись.
Теофил смотрит на него. Молчит секунду. Две. Потом говорит:
— Нет.
— Ты понимаешь, что будет?
— Понимаю.
— Огонь — это страшно. Ты будешь кричать. Молить о пощаде. И никто не придет.
— Знаю.
— Тогда почему?
Теофил улыбается. Грустно. Устало.
— Потому что если я отрекусь — меня уже не будет. Останется оболочка. А я хочу умереть собой.
Гийом смотрит на него долго. Потом кивает.
— Как скажешь.
Он отходит. Делает знак палачу. Тот подносит факел к хворосту. Огонь разгорается медленно. Дым. Языки пламени. Крики толпы.
Теофил закрывает глаза.
Музыка нарастает. Виолончель, медленная, тягучая. Печальная, но не мелодраматичная.
Экран медленно затемняется.
Титры.
Максим сидел, смотрел на черный экран, и чувствовал комок в горле.
Три года. И вот — готово.
Он откинулся на спинку кресла. Кресло скрипнуло. За окном небо начало сереть — рассвет подбирался. Серый, декабрьский, неохотный. Чертаново просыпалось: залаяла собака во дворе, на Сумском проезде загудели машины, хлопнула дверь подъезда.
Максим встал, подошел к окну. Раздвинул дешевые шторы — пыльные, серые, с затяжками. Посмотрел вниз. Двор панельной девятиэтажки. Покосившиеся гаражи. Детская площадка с облезлыми качелями. Мусорные баки, переполненные. Парковка, забитая машинами вплотную — все боролись за место.
Обычный двор. Обычный район. Таких тысячи в Москве.
Максим жил здесь три года, но так и не полюбил это место. Чертаново было транзитным пунктом. Дешевая съемная квартира, куда он переехал после увольнения, потому что в центре снимать было не на что. Он думал: временно, на полгода, пока делает игру. Потом съедет. Потом найдет что-то лучше. Прошло три года. Он так и не съехал. Впрочем, какая разница? Главное — игра. Она готова. Теперь надо ее выпустить.
Максим вернулся к компьютеру. Открыл браузер. Зашел на itch.io — площадку для инди-игр. Регистрировался там еще год назад, но ничего не публиковал. Боялся. Думал: «Не готово. Надо доделать. Надо улучшить». Теперь понимал: никогда не будет «готово». Всегда можно улучшить. Добавить еще одну локацию. Переписать диалог. Улучшить анимацию. Но если так — никогда не выпустишь.
Надо отпустить.
Он создал страницу проекта. Заполнил форму. Название: «Костры истины». Жанр: Historical RPG. Описание. Максим долго думал, что написать. Потом набрал:
«"Костры истины" — историческая RPG о брате Теофиле де Монфор, монахе-доминиканце XIII века, который был сожжен инквизицией за ересь.
Его ересь: вера в то, что разум — дар Божий, и человек может сам, без принуждения, искать истину.
Игра о цене убеждений. О том, что значит остаться собой, когда весь мир требует от тебя отречься.
Игра бесплатная. Без доната. Без рекламы. Просто история, которую я хотел рассказать».
Он перечитал. Добавил теги: historical, RPG, philosophy, indie, free. Загрузил билд — архив весом в полтора гигабайта. Прикрепил скриншоты, которые сделала Лена. Шесть штук: главный герой, средневековый город, сцена диспута, инквизиция, темница, костер.
Последним загрузил трейлер. Лена смонтировала его месяц назад. Минута геймплея под музыку виолончели. Получилось атмосферно. Максим посмотрел его раз двадцать, каждый раз находил что-то, что хотел исправить. Но сейчас уже поздно. Пусть будет как есть.
Навел курсор на кнопку «Опубликовать».
Рука дрожала.
Смешно. Три года работы, тысяча дней, десять тысяч часов кода, моделирования, написания диалогов — и сейчас страшно нажать одну кнопку.
А вдруг никто не оценит? Вдруг скажут, что графика устарела? Что геймплей скучный? Что идея наивная, а Теофил — картонный персонаж? Вдруг это все — три года жизни, все деньги, все силы — было зря?
Максим закрыл глаза. Сделал глубокий вдох. Вспомнил Теофила на помосте. Вспомнил его слова: «Я не предам себя».
Открыл глаза. Нажал кнопку.
Экран мигнул. Загрузка. Процесс публикации. Секунда. Две. Три.
«Игра опубликована. Доступна для скачивания».
Все. Теперь она в мире.
Максим сидел, смотрел на экран, и не знал, что чувствовать. Облегчение? Страх? Гордость?
Пустоту. Он чувствовал пустоту.
Три года эта игра была смыслом. Причиной вставать, работать, не сдаваться. Она заполняла все. А теперь — пустота.
Он встал. Прошел в спальню. Рухнул на матрас не раздеваясь. Уткнулся лицом в подушку, которая пахла пылью и его собственным потом. Заснул почти мгновенно.
А в это время на сотом этаже башни Москва-Сити, в офисе с панорамными окнами, где город внизу выглядел игрушечным, человек в идеально сшитом костюме смотрел на экран планшета и улыбался.
— Началось, — сказал Воланд Эдуардович тихо.
Рядом с ним стоял высокий человек с лицом аскета и руками душителя.
— Давать ему время? — спросил Азеф.
— Немного. Пусть насладится успехом. — Воланд провел пальцем по экрану. — А потом начнем давить.
Третий человек, сидевший в кресле у окна, усмехнулся.
— Бедный идеалист, — сказал Воронов. — Он думает, что мир изменится от одной игры.
— Мир не меняется, — ответил Воланд, не отрывая взгляд от экрана. — Только методы. И сейчас мы это ему докажем.
Максим проснулся в три часа дня от звонка телефона. Схватил трубку, не открывая глаз.
— Да?
— Максим! — голос Лены был возбужденным, почти визжащим. — Ты видел?!
— Что видел? — он сел на матрасе, потер лицо. Голова гудела. Рот сухой. Сколько он спал? Часов десять?
— Твою игру! Она… она взорвалась!
— Что?
— Зайди на itch.io! Быстро!
Максим вскочил, босиком побежал в рабочую комнату. Споткнулся о порог, чертыхнулся. Плюхнулся в кресло. Компьютер ушел в спящий режим. Дернул мышкой, ввел пароль. Пальцы дрожали.
Открыл браузер. Страница игры.
Он уставился на цифры.
Скачиваний: 47 238.
Комментариев: 1 683.
Рейтинг: 4.9 из 5.
— Что за… — прошептал Максим.
Он обновил страницу. Цифры выросли.
Скачиваний: 48 102.
Сердце колотилось. Он пролистал комментарии. Читал наугад:
«Это шедевр. Я плакал в конце. Спасибо за то, что создали это».
«Наконец-то игра, которая не высасывает деньги, а заставляет думать».
«Теофил — самый честный персонаж, которого я встречал в играх. Его выбор разбил мне сердце».
«Почему это не в Steam? Почему об этом не пишут игровые СМИ? Это должны увидеть все».
«Я атеист, но эта игра заставила меня задуматься о вере и разуме. О том, что значит быть собой».
«Графика простая, но это неважно. Важно то, что игра говорит. И она говорит правду».
Максим читал, и у него текли слезы. Он не замечал. Просто читал. Комментарий за комментарием. Люди писали, что игра изменила их. Что они думали о Теофиле всю ночь. Что хотят быть честными, как он.
Телефон снова зазвонил. Лена.
— Ты видел?!
— Вижу. — Голос дрожал. — Лена, я не понимаю. Как это произошло?
— Не знаю! Какой-то блогер запостил у себя ночью, сказал, что это «инди-откровение года». Потом подхватили другие. И понеслось! Максим, ты бешено популярен в твиттере! Люди создают фанарт! Кто-то уже делает косплей Теофила!
Максим молчал. Смотрел на цифры, которые росли в реальном времени.
Скачиваний: 51 847.
— Максим? — голос Лены стал тише, встревоженнее. — Ты в порядке?
— Я… — он вытер слезы рукавом. — Я не знаю. Я думал, ее скачают человек сто. Может, тысяча, если повезет. А тут…
— Тут успех, Максим. Настоящий, честный успех. Ты создал что-то важное. И люди это поняли. Они благодарны тебе.
Он молчал. Не знал, что сказать.
— Приезжай, — выдавил наконец. — Мне страшно одному.
Лена засмеялась — тепло, нежно.
— Уже еду. С шампанским.
Она приехала через час. Ворвалась в квартиру с пакетами, бутылкой шампанского, коробкой пиццы и огромной улыбкой на лице. Обняла его, расцеловала, закружила по комнате.
— Максим Беляев, ты гений!
— Я программист из Чертаново, который три года сидел в съемной квартире без нормальной кровати.
— Ты художник, который создал шедевр. — Лена чмокнула его в нос. — И я так горжусь тобой. Так горжусь, что хочу кричать.
Они открыли шампанское, выпили из кружек — бокалов в квартире не было. Съели пиццу прямо из коробки, сидя на полу рабочей комнаты. Лена достала ноутбук, показала ему посты в соцсетях.
Игру обсуждали везде. В твиттере хештег #КострыИстины был в тренде. На реддите создали отдельный сабреддит. В игровых пабликах «ВКонтакте» делились скриншотами, цитатами Теофила, обсуждали философию игры.
Кто-то написал длинный пост о том, как игра помогла ему пережить депрессию. Кто-то — о том, что Теофил напомнил ему о давно забытых ценностях. Кто-то просто писал: «Спасибо. Просто спасибо».
— Смотри, — Лена ткнула пальцем в экран. — Тут какая-то крупная студия пишет. Digital Dreams. Слышал о них?
Максим кивнул. Крупная студия, делали популярные мобильные игры с агрессивной монетизацией.
— Что они хотят?
— Пишут, что хотят встретиться. Обсудить «возможное сотрудничество и стратегическое партнерство».
Максим нахмурился. Прочитал письмо. Стандартный корпоративный язык: «Мы высоко ценим ваш творческий подход… уникальный нарратив… потенциал масштабирования… готовы обсудить взаимовыгодные условия».
— Сотрудничество, — повторил он медленно. — Это значит, они хотят купить права.
— Ну… может, это хорошо? — Лена неуверенно улыбнулась. — Они могут сделать из этого что-то большое. Довести до миллионов людей.
— Лена. — Максим повернулся к ней. — Я три года делал эту игру, чтобы она была честной. Чтобы в ней не было монетизации, лутбоксов, подписок, рекламы, сбора данных. Чтобы люди просто играли и думали. Ты правда веришь, что студия, которая делает мобильные игры с донатами, оставит ее такой?
Лена замолчала. Опустила взгляд.
— Ты прав. Прости. Я просто подумала…
— Что?
— Что у тебя появится шанс. Деньги. Признание. Ты три года жил впроголодь, Максим. Отказывался от всего. Может, пора…
— Пора что? — голос Максима стал жестче. — Пора продаться? Пора превратить Теофила в товар? Добавить в игру платные скины для инквизиторов? Или сделать из казни анимацию, которую можно купить за девяносто девять рублей?
— Я не это имела в виду.
— Тогда что?
Лена вздохнула. Положила руку ему на плечо.
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. И чтобы мир признал то, что ты сделал. Без оговорок. Без «но он же программист из Чертаново». Просто признал.
Максим обнял ее. Прижал к себе.
— Мир уже признал. Пятьдесят тысяч человек скачали игру за день. Это больше, чем я мечтал. А деньги… — он пожал плечами. — Деньги не важны. Не в этом дело.
— А в чем тогда?
Максим посмотрел в окно. Вечерело. За стеклом Чертаново зажигало огни — тысячи окон, тысячи жизней. Где-то там люди сейчас играли в его игру. Думали о Теофиле. О его выборе. О том, что важнее — жизнь или убеждения.
— Я хочу, чтобы люди думали, — сказал он тихо. — Просто думали. Без подписок и доната. Без алгоритмов, которые решают, что им показывать. Просто… думали. И Теофил помогает им в этом. Если я продам его — он перестанет быть собой. Станет продуктом. А я обещал ему, что не предам.
Лена прижалась к нему сильнее.
— Ты странный, Максим Беляев.
— Знаю.
— И я люблю тебя за это.
Они стояли у окна, обнявшись. А внизу Чертаново жило своей жизнью — шумное, равнодушное, бесконечное. И где-то в этом городе, на сотом этаже башни Москва-Сити, в офисе с панорамными окнами, трое людей смотрели на экраны и улыбались.
— Интересно, — сказал Воланд Эдуардович, не отрывая взгляд от планшета. — Очень интересно. Посмотрим, что он будет делать дальше, когда мы начнем давить по-настоящему.
Азеф кивнул.
— Давление начнется завтра. Digital Dreams — только первые. Потом подключим остальных.
Воронов усмехнулся, глядя в огни города внизу.
— Бедный идеалист. Он даже не знает, что началось. Он думает, что победил. — Он повернулся к Воланду. — А ведь мы еще даже не начинали играть.
Воланд улыбнулся — холодно, устало, как человек, который видел это тысячу раз и знает, чем закончится.
— Игра только начинается, — сказал он. — И она будет прекрасна.