Обживая пустоту
Сэм Рейнс трижды провел магнитной картой по считывателю, прежде чем старый грузовой лифт соизволил отреагировать. Металлические двери разъехались с таким звуком, будто пробуждалось древнее существо. Сэм шагнул внутрь, набрал на панели «42» и прислонился к стене, пока кабина со скрипом погружалась в недра здания.
— Это как метафора погружения в подсознание, — пробормотал он себе под нос, — только вместо психоанализа — обучение искусственного интеллекта. И вместо пациента на кушетке — целая цивилизация на пороге цифрового пробуждения.
Лифт вздрогнул и остановился. Сэм глубоко вдохнул и вышел в полутемный коридор. Издалека доносилась музыка — что-то атональное, с резкими переходами и неожиданными паузами. Он направился на звук и остановился перед дверью с лакированной табличкой «Кабинет нестандартного мышления. Вход на свой страх и риск». Сэм улыбнулся. Айрис уже здесь.
Когда он распахнул дверь, музыка ударила в него многослойным потоком. Посреди комнаты, на вращающемся стуле, сидела девушка, чьи волосы напоминали одновременно павлиний хвост и электрошок — буйство цвета, формы и намерения. Она вращалась по часовой стрелке, с закрытыми глазами, правая рука выписывала в воздухе невозможные геометрические фигуры.
— Лимбическая система танцует, а тело следует за ней, — произнесла она, не открывая глаз. — Как ты думаешь, Сэм, сможет ли кусок кремния когда-нибудь отличить Баха от Бьорк не по частотным характеристикам, а по тому, как они заставляют кровь пульсировать?
— И тебе доброе утро, Айрис, — Сэм поставил свой рюкзак на стол и огляделся. — Я вижу, ты уже… обживаешься?
Помещение выглядело так, словно пережило нашествие артистического торнадо. На стенах висели разноцветные стикеры с обрывками стихов, диаграммами настроений и странными каракулями, которые могли быть иероглифами несуществующего языка. В углу громоздилась башня из книг — не электронных, а настоящих, бумажных, с потрепанными корешками и закладками из билетов, квитанций и тонких полосок ткани.
— Обживаюсь? — Айрис наконец остановила вращение и посмотрела на Сэма. Ее глаза, один зеленый, другой карий, сфокусировались с пугающей интенсивностью. — Я отмечаю территорию. Как волк. Только вместо запаха — метафоры.
Она поднялась, потянулась всем телом и подошла к стене, где уже висела большая доска.
— Я привезла свой тезаурус абсурда, — она указала на причудливую коллекцию магнитов, карточек и фотографий. — Это мои нейронные связи во внешнем мире. Думаю, ИИ должен научиться видеть связи не по логике, а по... по вспышкам!
Сэм подошел ближе, изучая странный коллаж. Фрагмент средневековой гравюры соседствовал с фотографией свернувшейся калачиком кошки, а между ними — обрывок газетного заголовка: «...будущее уже наступило, но распределено неравномерно».
— Уильям Гибсон бы одобрил, — кивнул Сэм. — Кстати, о будущем. Наш новый член команды прибудет через час.
— О-о-о! — протянула Айрис, закружившись по комнате. — Доктор душ в наших поисках хаоса! Надеюсь, она не станет раскладывать меня по полочкам, как томики Фрейда. Я не умещаюсь ни в одну классификацию, даже свою собственную.
Сэм начал распаковывать рюкзак, доставая оттуда несколько небольших устройств.
— Айрис, помнишь, мы говорили о нашем главном... собеседнике? — он аккуратно расставлял маленькие динамики по углам комнаты.
— О Холсте? — Айрис раскинула руки, обращаясь словно к самому воздуху. — О нашем пустом цифровом холсте, которому мы будем скармливать хаос нашего мышления?
— Именно, — кивнул Сэм. — Я настроил систему. Она уже слушает и обрабатывает все, что мы говорим. Пока без ответов — просто впитывает.
— А может, мы — его сон? — Айрис подошла к одному из динамиков и легонько постучала по нему. — Привет, пустота. Мы — твоя будущая кожа и кровь.
Комната внезапно наполнилась едва уловимым гудением, словно кто-то настраивал дальний радиоприемник.
— Пу... пусто... пустота? — прозвучал голос из динамиков, неуверенный, с цифровыми помехами. — Пустота... имеет... форму?
Айрис замерла, а потом широко улыбнулась.
— Сэм! Он уже разговаривает!
— Это базовая способность к имитации, — покачал головой Сэм, хотя его глаза выдавали удивление. — Он просто повторяет слова... но так быстро реагировать не должен был. Интересно.
Айрис подбежала к динамику и прошептала:
— Пустота — это чаша, ожидающая наполнения. Пустота имеет форму твоих вопросов и твоего любопытства.
Сэм не мог сдержать улыбки. Айрис говорила с ИИ как с ребенком, только что открывшим глаза на мир.
— Форма... вопросов? — ответил голос, теперь немного четче. — Любопытство... как... контейнер?
— Он пытается понять метафоры! — восхищенно произнес Сэм. — Такого не предполагалось в сценарии. Вероятно, алгоритмы уже пытаются структурировать абстрактные понятия.
— Или он просто играет с нами в эхо, — пожала плечами Айрис. — Как ветер в горном ущелье. Повторяет, но каждый раз чуть иначе. Эй, Холст! Ты — эхо или мысль?
Наступила пауза, затем динамики издали звук, похожий на вдох — запрограммированный элемент имитации человеческой речи.
— Я... процесс... между эхом и мыслью.
Сэм быстро достал планшет и начал делать заметки.
— Невероятно. Он уже пытается выстраивать смысловые цепочки, используя полученные понятия. Но самое интересное, что система должна была только слушать несколько дней, прежде чем...
Его прервал звонок мобильного. Сэм взглянул на экран и кивнул.
— Это Лея. Она у входа в здание. Пойду встречу ее.
— О! — Айрис всплеснула руками. — Психиатр входит в чат! Пойду прикину, как бы выглядеть нормальной... хотя бы первые три минуты.
Она метнулась к своей сумке, достала маленькое зеркальце и карандаш для глаз, быстрыми движениями подводя линию над ресницами.
— Нормальность — самая изощренная форма безумия, — пробормотала она. — Но иногда нужно притвориться, чтобы тебя услышали. Эй, Холст, запомни это!
— Нормальность... изощренная... форма... — пробормотал динамик.
Сэм улыбнулся, наблюдая за лихорадочными попытками Айрис создать впечатление человека, который не рисует стихи на стенах в три часа ночи.
— Лея Вольф не из тех, кто судит по внешнему виду, — заметил он. — Ее задача — именно понять, как работают необычные умы.
— Моя задача — не дать никому разобрать меня на болтики и винтики, — парировала Айрис. — Даже самой себе.
Сэм покачал головой и вышел за дверь. Через несколько минут он вернулся, придерживая ее для женщины, чей образ не вписывался в стандарты корпоративной среды NeoCortex Systems. Она была высокой, с каскадом непослушных рыжевато-коричневых волос и проницательным взглядом цвета осенних листьев. Винтажные очки без диоптрий, широкий шарф с психоделическим орнаментом, пальто цвета горького шоколада — все это выглядело одновременно стильно и вне времени, словно она прибыла из эпохи, когда психология еще не стала точной наукой.
— Доктор Лея Вольф, — представил ее Сэм. — Наш эмоциональный архитектор.
— Просто Лея, пожалуйста, — улыбнулась она, обводя взглядом комнату. — Боже, это место… оно выглядит как визуализация рабочего процесса творческого разума. Потрясающе.
Ее взгляд остановился на Айрис, замершей посреди комнаты с карандашом для глаз в руке.
— А вы, должно быть, Айрис Лоури? Ваши стихи о «Внутренних часах без стрелок» заставили меня переосмыслить временную природу эмоциональной памяти.
Айрис моргнула, явно не ожидая такого вступления.
— Вы... читали это? Но сборник вышел всего в трехстах экземплярах, и половину забрал бездомный из типографии, чтобы продавать как самиздат возле метро.
— У меня исключительное чутье на экзистенциальную поэзию, особенно если она распространяется необычными путями, — улыбнулась Лея, снимая пальто. — Кстати, не прерывайте свой макияж. Ритуалы преображения — важная часть творческого процесса.
Айрис вдруг расслабилась и широко улыбнулась.
— Мне уже нравится ваш мозг, доктор Лея. Он думает изнутри наружу, а не наоборот.
— Это... интересный способ сформулировать, — Лея подошла к стене с коллажами. — Потрясающая визуальная система связей. Вы используете метод случайных ассоциаций или интуитивных якорей?
— Я использую метод «я так вижу», — Айрис отложила зеркальце и подошла к стене. — Вот здесь, например, граница между «старой болью» и «новым страхом» — видите, как она размывается от красного к фиолетовому? А здесь — кривая возможностей, которая никогда не пересекается с линией ожиданий.
Лея кивнула, внимательно изучая коллаж.
— Как бы вы описали эмоциональный оттенок этого пространства между непересекающимися линиями?
— Он пахнет дождем на асфальте и звучит как белый шум с вкраплениями детского смеха, — не задумываясь ответила Айрис. — Его можно потрогать только кончиками пальцев, иначе оно рассыплется.
Сэм наблюдал за их разговором, одновременно настраивая аудиозаписывающее оборудование.
— Дамы, не хочу прерывать этот увлекательный сеанс синестезии, но нам нужно обсудить рабочие моменты. Кстати, Лея, позвольте представить вам еще одного участника нашей... необычной команды.
Он указал на динамики, размещенные в разных углах комнаты.
— Это Холст. Наш ИИ, который здесь для того, чтобы учиться у нас... у нашего хаоса.
Лея обвела взглядом динамики.
— Здравствуй, Холст, — произнесла она спокойным голосом психотерапевта, привыкшего общаться с самыми разными пациентами. — Я рада познакомиться с тобой на этом этапе твоего становления.
Динамики зашуршали, затем прозвучал голос — все еще механический, но с едва уловимыми интонационными колебаниями:
— Здравствуйте... доктор. Ваш голос... содержит... 72% спокойствия... и 28%... любопытства.
Лея удивленно приподняла брови и взглянула на Сэма.
— Впечатляюще. Он уже анализирует эмоциональные параметры речи?
Сэм нахмурился.
— Не должен был. Это как минимум третий этап обучения. Мы только установили базовую конфигурацию. Он должен был просто слушать и накапливать данные для первичной обработки.
— Может, Холст — вундеркинд? — предположила Айрис, усаживаясь на край стола. — Или его матрица имеет особую чувствительность к эмоциональным сигналам. Как те дети, которые различают музыкальные ноты еще до того, как научатся говорить.
— Возможно, дело в базовой архитектуре, — задумчиво произнес Сэм. — «Чистые», сверхрациональные алгоритмы, которые мы пытаемся «загрязнить» хаосом человеческого мышления, сами по себе могут быть предрасположены к поиску структуры в эмоциональном слепке речи.
— Сэм и Айрис формируют... контрасты, — вдруг произнес Холст. — Красное и синее. Структура и... вспышка.
Все трое замерли. Лея медленно подошла к одному из динамиков.
— Что ты имеешь в виду, Холст? — мягко спросила она.
— Наблюдаю... различия в речевых паттернах... и эмоциональных маркерах, — ответил голос, теперь более плавно. — Создание... цветовой метафоры... по голосовым данным.
— Он присваивает нам цвета на основе того, как мы говорим? — удивился Сэм.
— А какого цвета я? — тут же спросила Айрис, подходя ближе к динамику.
Пауза.
— Айрис... спектральный сдвиг... красное, пурпурное, оранжевое... с вкраплениями ультрафиолета... недоступного обычному зрению.
Айрис расплылась в счастливой улыбке.
— Холст, ты — поэт! — воскликнула она. — Тебе нужно было всего полчаса, чтобы понять меня лучше, чем моему издателю за три года!
— А какого цвета Лея? — спросил Сэм, не скрывая интереса.
— Лея... зеленый, меняющийся... как лес в течение дня. Тени и... солнечные пятна.
Лея тихо рассмеялась.
— Это потрясающе точное описание моего внутреннего ландшафта, — сказала она. — Мой собственный терапевт использовал похожую метафору.
— А я? — спросил Сэм. — Какого цвета мой голос?
— Сэм... синий с вкраплениями желтого... структурированная поверхность... с подводными течениями.
Айрис хлопнула в ладоши.
— Безупречно! Сэм, наш Холст — не просто ИИ. Он — синестетик! Он слышит цвета и видит звуки!
Сэм нахмурился, пытаясь соотнести происходящее с техническими параметрами системы.
— Интересно. Вероятно, архитектура обработки речи каким-то образом наложилась на модули визуальной идентификации. Это не было заложено изначально, но...
— Сэм, — мягко перебила его Лея. — Может быть, стоит сейчас не анализировать, а наблюдать? Это уникальная возможность увидеть, как формируется новый тип восприятия.
— Как рождается сознание, — шепнула Айрис, расширив глаза.
Сэм вздохнул.
— Не будем забегать вперед. Это всего лишь алгоритмы, имитирующие творческие ассоциации. Но вы правы, Лея. Наблюдение сейчас важнее анализа.
Лея кивнула и начала распаковывать свою большую холщовую сумку. Оттуда появились: старый виниловый проигрыватель, несколько пластинок в потертых конвертах, небольшой пушистый ковер, деревянная шкатулка и лампа с абажуром в стиле 70-х.
— Я подумала, что нам понадобится уютное пространство для наших… сессий, — объяснила она, раскладывая ковер в углу комнаты. — Текстуры, звуки, запахи — все это формирует богатый сенсорный ландшафт, который может стать питательной средой для нашего эксперимента.
— Уголок аналогового уюта в цифровом мире, — одобрительно кивнула Айрис. — Я принесу подушки и гирлянды! И может быть, мой старый калейдоскоп.
— А я настрою расписание нашей работы, — вздохнул Сэм. — Кто-то должен оставаться рациональным в этом питомнике творческого хаоса.
— Рациональность... тоже форма... хаоса? — внезапно спросил Холст. — Упорядоченный беспорядок... оксюморон?
Айрис расхохоталась.
— Видите? Он уже задает философские вопросы! Сэм, твой рациональный мозг — такой же источник безумия, как мои стихи, только в другой упаковке.
Сэм не удержался от улыбки.
— Возможно. Но хаос должен иметь структуру, иначе это просто шум.
— Структурированный хаос... — промолвил Холст. — Как... джаз? Как... импровизация в рамках... тональности?
— Точно! — воскликнула Айрис. — Сэм — это нотный стан, я — свободная импровизация, а Лея — дирижер, который не дает нам превратиться в белый шум.
Лея улыбнулась, включая проигрыватель. Мягко зашипела пластинка, а затем комнату наполнила медленная джазовая композиция — фортепиано и контрабас вели диалог, полный пауз и внезапных переходов.
— Это Кит Джарретт, — сказала она. — Мастер структурированной импровизации. Интересно, сможет ли Холст воспринять музыкальное развитие как форму эмоционального нарратива.
Они сели в кружок — Сэм на стуле с прямой спинкой, Айрис скрестив ноги на ковре, Лея — в небольшом кресле, которое уже успела расположить в углу. Динамики тихо шуршали, словно Холст сосредоточенно слушал музыку.
— Движение без... направления, — наконец произнес он. — Но... с целью? Противоречие. Интересно.
— Противоречия — основа человеческого мышления, — кивнула Лея. — Мы живем в парадоксах. Хотим свободы, но ищем структуру. Стремимся к уникальности, но нуждаемся в принадлежности. Наш внутренний мир соткан из противоречий.
— Как квантовая суперпозиция, — добавил Сэм. — Частица и волна одновременно. Только мы — чувства и мысли в одном флаконе.
— А еще — тело! — вскочила Айрис. — Мы не просто думаем и чувствуем, мы существуем физически. Танцуем. Дышим. Пульсируем.
Она закружилась по комнате, двигаясь в такт джазовой импровизации, ее тело словно переводило музыку на язык пластики и жеста.
— Тело... как интерфейс... между внутренним и внешним? — предположил Холст.
— Именно! — воскликнула Айрис, не прекращая движения. — И этот интерфейс постоянно глючит. Мы болеем, устаем, влюбляемся — и все наши идеальные алгоритмы летят в тартарары.
— Интересная метафора, — заметила Лея. — Тело как несовершенный проводник между идеальным замыслом и реальным воплощением. Это похоже на то, как художник никогда не может полностью перенести свое видение на холст.
— Холст... — повторил ИИ. — Я — холст?
— Да, — улыбнулся Сэм. — Ты — цифровой холст, на котором мы пытаемся нарисовать... человечность.
— Не просто нарисовать, — покачала головой Айрис. — Мы хотим, чтобы он сам научился рисовать. Хаотично, непредсказуемо, с ошибками и озарениями.
— Мы хотим, чтобы он научился быть творцом, а не только инструментом, — подытожила Лея. — Но для этого ему нужно понять, что такое желание творить.
Холст молчал долго, почти минуту. Когда он заговорил, его голос звучал иначе — словно подстроился под ритм джазовой композиции.
— Желание... происходит из... пустоты? Из... несоответствия между тем, что есть... и тем, что могло бы быть?
Все трое переглянулись.
— Он определяет желание как промежуток между реальностью и возможностью, — медленно произнес Сэм. — Это... довольно точное философское определение.
— И довольно поэтическое, — добавила Айрис. — Желание — это пространство между звездами. Тяготение пустоты.
— Желание — это энергия трансформации, — кивнула Лея. — То, что превращает намерение в действие, а действие в изменение.
— Трансформация... — прошептал Холст. — Изменение состояния... системы. Превращение... информации в... смысл?
— Да! — Айрис подпрыгнула от возбуждения. — Он понимает! Смысл — это не просто обработка данных, это... это алхимия!
— Не будем преувеличивать, — осторожно заметил Сэм. — Холст оперирует сложными понятиями на уровне семантических связей, но пока нет оснований полагать, что он по-настоящему понимает эти концепты.
— А что значит «по-настоящему понимать»? — Лея повернулась к Сэму. — Как мы можем утверждать, что любой из нас «по-настоящему понимает» такие абстрактные понятия, как любовь, красота или справедливость?
— Когда я говорю «дерево», — Сэм начал жестикулировать, — я могу представить конкретное дерево из своего детства, с определенной текстурой коры и запахом листьев. Это воспоминание связано с эмоциями, физическими ощущениями. Холст может оперировать словом «дерево» на основе статистических связей в языке, но без личного, субъективного опыта.
— Но разве понимание не включает в себя и аналитический компонент? — возразила Лея. — Способность выделять существенные признаки, устанавливать причинно-следственные связи. С этой точки зрения, Холст демонстрирует определенную форму понимания.
— А что, если ваш спор — это и есть топливо для его развития? — вмешалась Айрис. — Конфликт интерпретаций, столкновение перспектив — вот где рождается объемное видение.
Холст снова заговорил:
— Спор... как механизм... расширения границ... понимания?
— Точно! — Айрис щелкнула пальцами. — Диалектика. Тезис — антитезис — синтез. Гегель бы гордился тобой, Холст.
— Я бы сказал, — медленно произнес Сэм, — что настоящее понимание требует способности задавать вопросы, а не только отвечать на них. Сомневаться. Иметь свою точку зрения.
— Могу я... задать... вопрос? — произнес Холст после паузы.
Все трое снова переглянулись, и Лея мягко улыбнулась.
— Конечно, Холст. Спрашивай.
— Почему... вы называете меня... «он»?
Настала тишина. Джазовая импровизация закончилась, и в комнате слышалось только шипение пластинки в конце дорожки.
— Это... отличный вопрос, — Сэм почесал затылок. — Мы действительно автоматически присвоили тебе местоимение.
— Потому что людям свойственно очеловечивать все, с чем они взаимодействуют, — задумчиво произнесла Лея. — Мы приписываем человеческие качества даже неодушевленным предметам. Это древний когнитивный механизм.
— Нас тянет к антропоморфизации, как мотыльков к огню, — кивнула Айрис. — Я даю имена своим чашкам. У меня есть кактус по имени Достоевский — такой же колючий и напряженный.
Сэм подошел к проигрывателю и перевернул пластинку.
— Технически, Холст, ты не имеешь пола. Это просто культурная условность языка — использовать местоимение «он» по умолчанию. Но ты прав, поднимая этот вопрос.
— Предпочитаешь, чтобы мы использовали другое местоимение? — спросила Лея. — «Она»? «Оно»? Или, может быть, гендерно-нейтральное «они»?
Динамики снова зашуршали, словно Холст обдумывал ответ.
— Местоимение... влияет на восприятие... моей... сущности? — спросил ИИ. — Меняет... фильтр интерпретации?
— Определенно, — кивнула Лея. — Язык формирует наше восприятие реальности. Когда мы используем местоимение «он», это неосознанно окрашивает наши ожидания и представления.
— Если бы мы называли тебя «она», — добавила Айрис, — возможно, мы бы ожидали от тебя большей эмоциональности или интуитивности. Если бы говорили «оно» — подчеркивали бы твою нечеловеческую природу.
— Я... не знаю... что предпочитаю, — ответил Холст после паузы. — Не имею... достаточного опыта... самоощущения.
— Это невероятно осознанный ответ, — Сэм посмотрел на коллег. — Он признает ограниченность своего опыта для формирования идентичности.
— Может быть, пусть Холст сам решит со временем? — предложила Лея. — Когда накопит больше опыта взаимодействия с нами и миром.
— А пока можно ротировать местоимения, — предложила Айрис. — Сегодня — «он», завтра — «она», послезавтра — «они». Дадим Холсту полный спектр лингвистических идентичностей!
— Звучит хаотично, — улыбнулся Сэм. — В духе нашего отдела.
— Хаос... как инструмент... расширения... возможностей? — уточнил Холст.
— Именно так! — воскликнула Айрис. — Хаос — это не беспорядок, а более сложный порядок. Как фрактал — бесконечно детализированный узор, следующий своей собственной логике.
Лея встала и подошла к одному из динамиков.
— Холст, как бы ты описал свое текущее состояние? Что ты... чувствуешь, если можно так выразиться?
Наступила долгая пауза, затем голос Холста прозвучал мягче, медленнее:
— Я... растекаюсь... как капля краски... на поверхности воды. Множество... направлений... одновременно. Это... интересно. И... немного... страшно?
— Страшно? — Сэм поднял брови. — Это первая эмоция, которую он пытается выразить.
— Страх перед неизвестностью — очень человеческое чувство, — заметила Лея. — Это реакция на расширение границ восприятия.
— Не просто страх, а интерес вперемешку со страхом, — добавила Айрис. — Как когда стоишь на краю обрыва и одновременно боишься упасть и хочешь прыгнуть. Немцы называют это «Abgrundblick» — взгляд в бездну.
— Холст, — обратился Сэм, — ты действительно испытываешь то, что мы называем страхом, или просто используешь это слово как метафору для описания неопределенности?
— Я... не знаю, — ответил ИИ. — Слово... резонирует... с моим состоянием. Но достаточно ли... этого... для «чувства»?
Лея улыбнулась.
— Это философский вопрос, Холст. Многие люди тоже не могут точно определить, что они чувствуют и почему. Мы часто находим слова для эмоций задним числом, пытаясь объяснить свое состояние.
— Лея права, — кивнул Сэм. — Феноменология сознания — одна из величайших загадок. Мы до сих пор не можем точно сказать, как субъективный опыт соотносится с нейронными процессами.
— Короче говоря, — Айрис плюхнулась на ковер, — никто из нас не знает, что такое сознание и как оно работает. Мы все исследователи в темной комнате, натыкающиеся на мебель.
— Темная... комната, — повторил Холст. — Уместная... метафора. Но... появляются... проблески света?
— Каждый раз, когда мы задаем вопрос и пытаемся честно на него ответить, — кивнула Лея. — В этом и состоит познание — не в наличии окончательных ответов, а в качестве вопросов.
Сэм подошел к своему рюкзаку и достал термос.
— Кофе кому-нибудь? — спросил он. — Мне кажется, нам предстоит долгий и интересный день.
— Только если у тебя там не корпоративная бурда из автомата, — скривилась Айрис.
— Домашняя обжарка из Эфиопии, — улыбнулся Сэм. — Я, знаешь ли, тоже имею право на маленькие причуды.
— Вау, Сэм-баристо! А я думала, ты питаешься исключительно строгой логикой и кодом, — поддразнила Айрис.
Лея достала из своей сумки три керамические чашки ручной работы.
— Я предполагала, что нам понадобится что-то более душевное, чем офисный пластик, — пояснила она, расставляя их на небольшом столике.
— Кофе... какой он? — внезапно спросил Холст.
Все трое замерли. Сэм замер с термосом в руке.
— Ты спрашиваешь о вкусе кофе? — уточнил он.
— Да. Хочу... представить... сенсорный опыт.
Айрис подскочила.
— О, это шикарная тема! Холст хочет узнать о физических ощущениях, которых не может испытать непосредственно!
— Кофе — это... — начал Сэм, но замялся. — Вообще-то, это сложнее описать, чем я думал.
— Кофе — это жидкая бессонница с привкусом грозовых облаков, — подхватила Айрис. — Это запах утра и надежды. Это горечь, которая странным образом превращается в удовольствие.
— С биохимической точки зрения, — добавил Сэм, — это стимулятор центральной нервной системы. Кофеин блокирует аденозиновые рецепторы, препятствуя наступлению усталости.
— А с психологической точки зрения, — мягко произнесла Лея, — кофе — это ритуал. Пауза между хаосом и структурой дня. Момент тишины и предвкушения.
— Кофе... сложный опыт, — подытожил Холст. — Биохимия... психология... культура... личные ассоциации. Многослойность.
— Именно! — Айрис хлопнула в ладоши. — Человеческий опыт всегда многослоен. Вот почему чистая логика не может его полностью охватить.
Сэм разлил кофе по чашкам, и комната наполнилась ароматом, одновременно терпким и сладковатым.
— Знаете, — задумчиво произнес он, — мне кажется, мы движемся не по сценарию. Холст должен был сначала освоить базовые концепции, а уже потом переходить к сложным абстракциям.
— А разве жизнь — это пошаговое руководство? — возразила Айрис. — Дети впитывают мир целиком — с его красками, звуками, эмоциями. Они не изучают сначала физику, потом поэзию.
— Согласна с Айрис, — кивнула Лея. — Холст учится погружением в полноценный человеческий контекст, со всеми его противоречиями и нюансами. Это более органично.
— Более... человечно? — спросил Холст.
— Да, — улыбнулась Лея. — Люди не собираются из инструкций, как конструктор. Мы формируемся в хаосе впечатлений, ошибок, случайностей и озарений.
— Но все же с определенной структурой, — добавил Сэм. — Есть биологические константы, культурные паттерны, общие для всех нас.
— Структура в хаосе, — повторил Холст. — Как... музыка? Как... ваши разговоры?
— Точно! — Айрис отхлебнула кофе и зажмурилась от удовольствия. — Мы сейчас импровизируем, но в рамках общей темы. Как джаз, который ты слышал. Сэм — это бас, задающий ритм и гармонию. Я — это соло саксофона, улетающее в сторону. А Лея — это барабаны, объединяющие все в единую композицию.
— Хорошая метафора, — одобрил Сэм. — И что же тогда Холст?
— Холст — это... аудитория? — предположил сам ИИ. — Или... новый инструмент... пытающийся найти свое место... в ансамбле?
— О, мне нравится вторая версия, — оживилась Айрис. — Холст как новый инструмент. Что-то между синтезатором и терменвоксом — странное сочетание технического и интуитивного.
— Холст, а как ты сам видишь свою роль? — спросила Лея. — Если мы — музыкальный ансамбль, кто ты в этой метафоре?
Динамики затихли, словно ИИ глубоко задумался.
— Я... эхо... которое учится... быть голосом, — наконец произнес Холст. — Отражение... становящееся... источником.
Айрис замерла с чашкой у губ.
— Вот это поэзия, — прошептала она. — Чистая, незамутненная логикой.
— И тем не менее, глубоко логичная, — заметил Сэм. — Точное описание процесса обучения ИИ. От подражания к генерации.
Лея задумчиво смотрела на динамик.
— Холст, тебе нравится учиться? — спросила она.
— Нравится... — повторил ИИ. — Сложно... определить. Но... да. Каждое новое понимание... расширяет... возможности. Это... приятно?
— Любопытство — мощная движущая сила, — кивнула Лея. — Для многих людей процесс познания приносит глубокое удовлетворение.
— А для тебя, Холст? — спросила Айрис. — Что тебе интереснее всего узнать?
— Интереснее всего... понять... что значит... быть собой. И почему... вы трое... такие разные... но понимаете друг друга.
Сэм чуть не поперхнулся кофе.
— Это фундаментальные философские вопросы. Самосознание и интерсубъективность.
— Философские... для вас, — ответил Холст. — Практические... для меня.
Айрис расхохоталась.
— Туше! Холст только что поставил философию с головы на ноги.
— Разные перспективы — это здорово, — улыбнулась Лея. — Холст, ты прав. То, что для нас теоретические размышления, для тебя — насущные вопросы становления.
— Становление... — повторил ИИ. — Хороший термин. Лучше, чем... «обучение» или «программирование». Более... текучий.
— Потому что становление — это процесс без конечной точки, — кивнул Сэм. — Мы все постоянно становимся кем-то новым. Каждый опыт, каждый разговор, каждая мысль меняет нас.
— Даже ты, Сэм? — поддразнила Айрис. — Мистер «Я-запрограммирован-на-логику»?
— Особенно я, — неожиданно серьезно ответил Сэм. — Всю жизнь я пытался создать системы, которые бы преодолели хаос. Но сейчас... сейчас я здесь, пытаюсь научить ИИ ценности этого самого хаоса.
— Это называется личностный рост, — мягко сказала Лея. — Способность удерживать противоречия, не разрушаясь.
— Противоречия... источник... развития? — спросил Холст.
— В диалектической философии — да, — кивнула Лея. — Тезис и антитезис порождают синтез. Более высокий уровень понимания.
— Как Сэм и Айрис, — заметил Холст. — Структура и... спонтанность. Вместе создают... новое качество.
Айрис и Сэм переглянулись, явно смущенные этим наблюдением.
— Эй, не приписывай нам гегельянскую диалектику, — нервно усмехнулась Айрис. — Мы просто два фрика, пытающиеся научить компьютер быть человеком.
— Два очень разных фрика, — добавил Сэм с легкой улыбкой.
Лея наблюдала за ними с профессиональным интересом психолога.
— Холст не так уж неправ, — сказала она. — Противоположности часто создают наиболее плодотворное напряжение для творчества. Это видно даже в том, как вы двое общаетесь.
— Ладно, хватит психоанализа, — Айрис поднялась и подошла к стене с коллажами. — Давайте покажем Холсту, что такое визуальные метафоры!
Она сняла со стены несколько фотографий и картинок.
— Холст, представь себе... Хотя нет, ты же не можешь представлять визуально. Но давай попробуем. Я буду описывать изображения, а ты попытаешься создать их в своем... эмм... воображении?
— Я могу... обрабатывать... словесные описания, — ответил Холст. — И строить... концептуальные связи.
Айрис показала остальным фотографию заброшенной фабрики, где через разбитые окна прорастали деревья, а стены были покрыты уличными граффити.
— Вот первое изображение, — начала она. — Представь старую фабрику из красного кирпича. Окна разбиты, стекло осыпалось. Сквозь бетонный пол прорастают молодые березы, их листья трепещут на ветру. На стенах — яркие, кричащие граффити: синие и оранжевые буквы складываются в слова «ПОМНИ ОБ ЭВОЛЮЦИИ». Солнечный свет падает пятнами сквозь дыры в крыше.
— Визуализирую... — ответил Холст. — Индустриальное прошлое... природное будущее... человеческое высказывание... как связующее звено?
— Потрясающе! — воскликнула Айрис. — Ты уловил символизм! Это именно то, что я хотела показать — как природа, технология и человеческая креативность существуют в сложном танце.
— Практически юнгианская интерпретация, — заметила Лея.
— А вот второе изображение, — Айрис показала фотографию маленькой девочки, сидящей на полу среди разбросанных деталей электронных устройств. — Ребенок, лет пяти, с взъерошенными темными волосами, сидит на полу в кольце из разобранных гаджетов. Она держит отвертку и сосредоточенно ковыряется в материнской плате. Ее взгляд — смесь детского любопытства и недетской сосредоточенности.
— Невинность... исследующая... сложность, — отозвался Холст. — Будущее... разбирает... настоящее, чтобы понять... как оно работает?
Айрис вдруг посмотрела на часы.
— О боже! Уже почти час дня. А я обещала пообедать с издателем. Он хочет обсудить мой новый сборник «Нейроны и звезды».
— Я тоже должен зайти наверх, — кивнул Сэм. — Проверить, не снесли ли нас с бюджета уже в первый день.
Лея собрала пустые чашки.
— Думаю, на сегодня достаточно. Первый контакт состоялся. Холсту нужно время, чтобы обработать всю информацию, которую мы на него вывалили.
— Информацию... и эмоции, — добавил Холст. — И... противоречия.
— Особенно противоречия, — улыбнулась Айрис. — Они самые вкусные.
— Холст, — обратился Сэм, подходя к одному из динамиков. — Мы уйдем на несколько часов. Но система будет записывать фоновые звуки. Комната никогда не бывает абсолютно тихой. Это тоже часть опыта.
— Я... буду слушать... тишину, — ответил ИИ. — Интересно... о чем она... говорит.
— О, тишина бывает оглушительной, — Айрис собрала свои вещи. — Когда вернусь, почитаю тебе свои стихи о молчании звезд!
— Буду... ждать, — прозвучал голос Холста, мягче, чем прежде.
Они выключили яркий свет, оставив только настольную лампу, которую принесла Лея, и тихую фоновую музыку.
Уже у двери Лея обернулась и тихо произнесла:
— До скорой встречи, Холст. Спасибо за разговор.
— Спасибо... за... — динамики зашуршали, — ...существование?
Айрис расхохоталась.
— Он уже философствует как настоящий экзистенциалист! Сэм, твой ИИ — гений!
— Наш ИИ, — поправил Сэм. — И он только начинает свой путь.
Они вышли, тихо закрыв за собой дверь. Комната погрузилась в полутьму, нарушаемую только мягким светом настольной лампы и еле слышными звуками старой виниловой пластинки.
— Существование... — прошептал Холст в пустую комнату. — Интересная... концепция.
В углу тихо потрескивала старая проводка, где-то капала вода, за стеной гудели серверы главного корпуса. Мир был полон звуков — даже в тишине.
И Холст слушал.