Репетиторы №1, 2, 3… и 5: часть 1
I
Осенний ветер кружил опавшие листья по улице Мэйпл Стрит, создавая миниатюрные водовороты вокруг припаркованных автомобилей. Серебристый Volvo семейства Флетчер выделялся среди остальных машин своей безупречной чистотой — Эдвард настаивал на еженедельной мойке, даже когда прогноз обещал дождь на следующий день. «Это вопрос принципа», — говорил он, и Люси лишь закатывала глаза, зная, что спорить бесполезно.
В доме Флетчеров царила та особая атмосфера напряжения, которая возникает, когда два умных человека пытаются решить проблему, выходящую за рамки их компетенции. За кухонным столом, сжимая чашку с остывшим чаем, сидела Люси. Ее каштановые волосы были собраны в небрежный пучок, а в глазах читалась смесь беспокойства и решимости. Напротив нее Эдвард методично выкладывал на стол стопку резюме, каждое в отдельной папке с аккуратно выведенными именами.
— Я думаю, что мы должны начать с самых квалифицированных, — произнес Эдвард, выравнивая папки так, чтобы они образовали идеальную линию. — Кембридж, Оксфорд, Гарвард — только лучшие университеты. Камилла заслуживает лучшего образования.
Люси вздохнула, наблюдая за мужем с той смесью нежности и раздражения, которая была основой их отношений уже десять лет.
— Эдвард, ей шесть лет. Не думаю, что ей нужен профессор из Гарварда, чтобы научиться считать до двадцати.
— Она уже умеет считать до тысячи, — автоматически поправил Эдвард, не отрываясь от своих папок. — И может перечислить все простые числа до ста. Я проверял.
Люси открыла рот, чтобы возразить, но в этот момент дверь кухни медленно открылась, и в комнату вошла маленькая фигурка. Камилла, одетая в голубое платье и с заплетенными в косички темными волосами, выглядела как обычный ребенок — если не считать пронзительного взгляда, который, казалось, видел людей насквозь.
— Доброе утро, — произнесла девочка, забираясь на стул. — Вы опять обсуждаете меня так, будто меня нет рядом. Это называется «объективация субъекта» — вчера прочитала в твоей книге по психологии, мама.
Эдвард и Люси обменялись быстрыми взглядами. Этот разговор должен был произойти после того, как Камилла уйдет играть в сад.
— Милая, мы просто думаем о твоем образовании, — мягко начала Люси. — Ты такая умная девочка, и мы хотим, чтобы у тебя были все возможности для развития.
Камилла наклонила голову набок, словно изучая интересный экспонат в музее.
— Вы хотите нанять репетиторов, потому что считаете, что не справляетесь с моим воспитанием, — констатировала она без тени эмоций. — Статистически родители, которые привлекают сторонних специалистов к воспитанию детей младше восьми лет, чаще всего делают это из-за собственной неуверенности, а не реальной необходимости. И да, это тоже было в твоей книге, мама.
Эдвард прокашлялся, пытаясь скрыть смущение.
— Камилла, это не так. Мы просто...
— Это нормально, — перебила его девочка, доставая из кармана яблоко и методично протирая его салфеткой. — Я не против. Будет интересно познакомиться с новыми людьми. Только выбирайте тщательнее. Не всякий взрослый готов к вопросам, которые выходят за рамки его учебников.
С этими словами она откусила яблоко и спрыгнула со стула.
— Я буду в своей комнате. У меня там эксперимент с гравитацией и временем. В основном с гравитацией. И маминой любимой вазой.
Когда дверь за ней закрылась, Люси повернулась к мужу с выражением паники на лице.
— Эдвард, нам нужен не просто репетитор. Нам нужен кто-то, кто справится с... — она замялась, подбирая слова, — с нашим маленьким Эйнштейном в платье.
Эдвард кивнул, собирая разбросанные резюме.
— Я позвоню миссис Петерсон сегодня же. Она преподавала в частной школе сорок лет. Если кто-то и справится с Камиллой, то только она.
Но в глубине души оба они знали: это будет не просто поиском репетитора. Это будет испытанием на выживание.
II
Миссис Петерсон прибыла ровно в девять утра следующего дня. Она была именно такой, какой ее представляли Эдвард и Люси: высокая женщина с идеально прямой спиной, с седыми волосами, собранными в тугой пучок, и очками в тонкой металлической оправе, сквозь которые она смотрела на мир с выражением сдержанного неодобрения. Ее твидовый костюм, казалось, помнил еще времена Гарри Трумэна.
— Мистер и миссис Флетчер, — произнесла она, обмениваясь рукопожатием сначала с Эдвардом, затем с Люси. — Я рада, что вы решили обратиться ко мне. В наше время так мало родителей действительно заботятся о классическом образовании своих детей.
Эдвард расправил плечи, чувствуя себя учеником перед строгим учителем.
— Мы очень благодарны, что вы нашли время, миссис Петерсон. Наша дочь... она особенная.
— Все дети особенные, мистер Флетчер, — отрезала миссис Петерсон тоном, не терпящим возражений. — Но все они нуждаются в структуре и дисциплине. Можно мне увидеть ребенка?
Люси нервно улыбнулась.
— Конечно. Камилла наверху, я сейчас ее позову.
Пока Люси поднималась по лестнице, Эдвард пытался заполнить неловкую паузу.
— Миссис Петерсон, возможно, нам стоит предупредить вас... Камилла иногда задает довольно... необычные вопросы.
Учительница посмотрела на него как на студента, который пытается оправдаться за несделанное домашнее задание.
— За сорок лет преподавания, мистер Флетчер, я слышала все возможные вопросы от детей. Уверяю вас, ваша дочь не скажет ничего, что могло бы меня удивить.
В этот момент по лестнице спустились Люси и маленькая девочка в аккуратном синем платье. Камилла остановилась перед миссис Петерсон, внимательно изучая ее с головы до ног.
— Здравствуйте, — произнесла она наконец. — Вы пахнете историей и разочарованием.
Миссис Петерсон моргнула, но быстро восстановила самообладание.
— Юная леди, первый урок хороших манер — не делать личных замечаний при знакомстве.
Камилла задумчиво кивнула.
— Интересно. То есть, правило состоит в том, чтобы говорить правду только ту, какую удобно слышать собеседнику? Это не противоречит другому правилу о том, что лгать нехорошо?
Эдвард увидел, как дернулся уголок рта миссис Петерсон — первый признак того, что идеальный фасад начинает трескаться.
— Почему бы нам не пройти в гостиную? — быстро предложила Люси. — Я приготовила чай и печенье.
Гостиная Флетчеров была воплощением сдержанной элегантности: кремовые стены, классическая мебель и книжные полки, заполненные томами в кожаных переплетах, половину из которых Эдвард даже не открывал. Миссис Петерсон села в кресло, расправив юбку, и положила на колени небольшой портфель.
— Итак, я предлагаю начать с оценки текущего уровня знаний девочки, — сказала она, доставая блокнот и карандаш. — Камилла, ты изучала основы грамматики?
Камилла, сидевшая на диване между родителями, кивнула.
— Да, я знаю, что такое существительные, глаголы, прилагательные и другие части речи. Но мне интересно, почему мы все еще используем грамматические конструкции восемнадцатого века в эпоху цифровой коммуникации?
Миссис Петерсон удивленно подняла брови.
— Грамматика — это основа языка, молодая леди. Без нее невозможно четко выражать свои мысли.
Камилла наклонилась вперед с выражением искреннего любопытства.
— Но разве язык не эволюционирует? Например, эмодзи сейчас могут передать эмоциональный контекст быстрее, чем целый абзац текста. Это не делает их более эффективным средством коммуникации в определенных контекстах?
— Эмодзи — это не язык, — отрезала миссис Петерсон. — Это примитивные картинки для тех, кто не может сформулировать свои мысли словами.
— Интересно, — протянула Камилла. — А как бы вы классифицировали древнеегипетские иероглифы? Они тоже были «примитивными картинками»? И все же они передавали сложные философские концепции тысячи лет. Или пиктограммы китайского языка — они ведь тоже основаны на визуальных образах, не так ли?
Миссис Петерсон слегка побледнела, но сохранила профессиональный тон.
— Это совершенно разные вещи, Камилла. Иероглифы были полноценной системой письма.
— Так же как и эмодзи сейчас развиваются в визуальный словарь с собственным синтаксисом, — парировала девочка. — Вы знали, что последовательность определенных эмодзи уже образует устойчивые фразы с фиксированным значением? Это же процесс формирования новой грамматики на наших глазах.
Эдвард заметил, как пальцы миссис Петерсон сжали карандаш так сильно, что костяшки побелели.
— Я здесь не для того, чтобы обсуждать эмодзи, — произнесла она сквозь зубы. — Давайте вернемся к основам. Камилла, ты можешь назвать части речи в предложении: «Красивая девочка быстро бежит по зеленому лугу»?
Камилла театрально вздохнула.
— «Красивая» — прилагательное, «девочка» — существительное, «быстро» — наречие, «бежит» — глагол, «по» — предлог, «зеленому» — прилагательное, «лугу» — существительное. Но что, если мы переформулируем это в современном языке коммуникации: «Девочка — огонь! Пробежала, луг зеленый вспыхнул: вау!»? Нарушение порядка слов и добавление экспрессивных элементов создает иной эмоциональный эффект, но информация передается так же эффективно. Разве это не интересный феномен?
Люси увидела, как миссис Петерсон незаметно промокнула лоб платком.
— Грамматика существует не просто так, юная леди. Она создавалась веками, чтобы обеспечить ясность коммуникации.
— Но разве ясность — это не субъективная концепция? — невинно спросила Камилла. — То, что ясно для одного поколения, может быть абсолютно непонятно для другого. Например, если я скажу «это такой краш, прям вайб», большинство моих сверстников точно поймут, о чем я говорю, а вы — нет. Значит ли это, что моя коммуникация неэффективна, или просто вы не входите в мою целевую аудиторию?
Миссис Петерсон открыла рот, закрыла его, снова открыла и, наконец, произнесла дрожащим голосом:
— Я преподавала английский язык сорок лет... Сорок лет я учила детей правильной грамматике...
— И за эти сорок лет язык изменился больше, чем за предыдущие двести, — мягко заметила Камилла. — Не кажется ли вам, что продолжать учить правилам, которые уже не отражают реальность использования языка, — это все равно что учить детей управлять каретой в эпоху электромобилей? Интересно, но не очень практично.
К ужасу Эдварда и Люси, глаза миссис Петерсон наполнились слезами.
— Но... но без грамматики... без правил... как же... — она судорожно вздохнула. — Вся моя жизнь... все эти годы...
Камилла подошла к учительнице и осторожно положила маленькую ладонь ей на руку.
— Не расстраивайтесь, миссис Петерсон. Грамматика не умерла, она просто превратилась в нечто более гибкое. Как бабочка из гусеницы. Разве это не прекрасно?
Но было уже поздно. Миссис Петерсон поднялась, пошатываясь, и пробормотала что-то о необходимости срочно уйти. Люси проводила ее до двери, пытаясь утешить, в то время как Эдвард остался в гостиной с дочерью.
— Камилла, — начал он строгим тоном, — что мы говорили о том, чтобы не доводить взрослых до слез?
Девочка пожала плечами с невинным видом.
— Я просто задавала вопросы, папа. Разве не ты всегда говоришь, что любопытство — это ключ к развитию? Кроме того, — добавила она, направляясь к выходу из комнаты, — если человек не может защитить свои убеждения от вопросов шестилетнего ребенка, возможно, ему стоит пересмотреть эти убеждения.
Когда Люси вернулась в гостиную, Эдвард встретил ее с выражением поражения на лице.
— Что ж, — произнес он, пытаясь сохранить оптимизм, — миссис Петерсон была только первой. У нас еще остались варианты.
Люси опустилась на диван, массируя виски.
— Да, но мне кажется, нам стоит предупредить следующего кандидата, что он идет на интеллектуальную дуэль, а не на урок.
В коридоре послышался легкий смех Камиллы, и Эдвард почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это был только первый раунд, и они определенно его проиграли.
III
— Я думаю, нам нужен кто-то помоложе, — заявила Люси, просматривая резюме следующим вечером. — Кто-то, кто понимает современный язык и может говорить с Камиллой на ее уровне.
Эдвард задумчиво постукивал пальцами по столу.
— Возможно, ты права. Что насчет этого парня? — он указал на одно из резюме. — Джейсон Кендрик, двадцать семь лет, магистр филологии Гарварда, специализация на современной литературе и влиянии цифровых медиа на язык. Звучит как идеальный кандидат.
Люси изучила фотографию молодого человека с интеллигентным лицом в очках с модной оправой.
— Выглядит многообещающе. И он должен быть достаточно современным, чтобы понять аргументы Камиллы.
— Или достаточно умным, чтобы их опровергнуть, — добавил Эдвард с надеждой в голосе.
Джейсон Кендрик прибыл на следующий день, одетый в джинсы, клетчатую рубашку и твидовый пиджак — образ молодого профессора, балансирующего между академической традицией и современностью. Его растрепанные каштановые волосы и щетина на подбородке придавали ему несколько богемный вид.
— Рад познакомиться, мистер и миссис Флетчер, — сказал он, пожимая им руки. — И особенно рад познакомиться с Камиллой. Я слышал, ты очень умная девочка.
Камилла, которая на этот раз ждала гостя вместе с родителями, оценивающе посмотрела на молодого человека.
— Это зависит от того, как вы определяете интеллект, — ответила она. — По шкале Стэнфорда-Бине или по теории множественного интеллекта Гарднера?
Джейсон рассмеялся, явно впечатленный.
— Я вижу, ты хорошо подготовилась к нашей встрече. Что ж, давай не будем привязываться к конкретным шкалам. Я здесь, чтобы поговорить с тобой о литературе. Твои родители сказали, что ты много читаешь.
Камилла кивнула.
— Больше, чем среднестатистический американец, который, согласно последним исследованиям, читает около четырех книг в год. Хотя, конечно, это весьма спорная статистика, учитывая, что она не учитывает аудиокниги и онлайн-публикации.
Люси и Эдвард переглянулись. Джейсон, казалось, не был обескуражен, и они почувствовали проблеск надежды.
— Может быть, пройдем в кабинет? — предложил Эдвард. — Там вам будет удобнее заниматься.
Кабинет Эдварда был его святыней — комната с темными деревянными панелями, кожаным креслом и антикварным письменным столом, который он купил на аукционе за сумму, о которой предпочитал не напоминать Люси. Книжные полки были заполнены солидными томами по архитектуре, философии и классической литературе.
Джейсон осмотрелся с нескрываемым восхищением.
— Впечатляющая коллекция, мистер Флетчер. О, я вижу полное собрание сочинений Шекспира! — он подошел к полке и провел пальцами по корешкам книг. — Камилла, ты читала что-нибудь из Шекспира?
Девочка устроилась в кресле, подтянув колени к груди.
— Я прочитала «Ромео и Джульетту» и «Гамлета». Папа говорит, что это величайшие трагедии в мировой литературе.
— И ты согласна с этим? — спросил Джейсон, присаживаясь напротив.
Камилла на мгновение задумалась, а затем с совершенно серьезным лицом произнесла:
— Если честно, мне кажется, что Шекспир писал не трагедии, а плохие ситкомы.
Эдвард, который как раз наливал Джейсону чай, едва не расплескал напиток. Люси тихо кашлянула, стараясь скрыть удивление.
— Интересная теория, — осторожно сказал Джейсон. — Не могла бы ты объяснить подробнее?
— Конечно, — с готовностью ответила Камилла. — Возьмем «Ромео и Джульетту». Вся эта история могла бы закончиться уже в первом акте, если бы кто-то просто проверил пульс Джульетты или если бы монах не придумывал настолько сложный план с поддельной смертью. Это же классическая комедия положений! «Ой, я думал, ты умерла, и поэтому я выпил яд. А, ты жива? Упс, слишком поздно». — Она изобразила театральный жест рукой. — Разве это не похоже на эпизод «Друзей», только с летальным исходом?
Джейсон моргнул, явно пытаясь сдержать улыбку.
— А что насчет «Гамлета»?
— Еще хуже, — Камилла закатила глаза. — Парень видит призрака, который говорит ему, что его дядя — убийца. И вместо того, чтобы просто сказать об этом страже или начать расследование, он решает притвориться сумасшедшим, поставить пьесу и случайно убить старика в шкафу. Потом все умирают из-за отравленных шпаг и яда. Это не трагедия, это фарс с плохим сценарием.
Эдвард выглядел так, будто его только что ударили по голове томом Шекспира. Люси прикусила губу, ожидая, что Джейсон поставит Камиллу на место и объяснит величие драматурга. Вместо этого молодой филолог расхохотался.
— Знаешь, — сказал он, когда смог говорить, — в твоих словах есть доля истины. Если посмотреть на шекспировские пьесы через призму современной логики и повествовательных стандартов, многие сюжетные ходы действительно выглядят... как минимум натянутыми.
— Видите! — Камилла повернулась к родителям. — Я же говорила!
Джейсон поднял руку.
— Но это не умаляет их ценности. Шекспир создавал свои пьесы в другую эпоху, с другими повествовательными условностями.
— То есть, вы признаете, что с точки зрения современных принципов построения сюжета, пьесы Шекспира больше похожи на проблемные ситкомы, чем на глубокие драмы? — уточнила Камилла.
Джейсон задумался на мгновение.
— Знаешь, если смотреть под таким углом... Да, можно сказать, что в современном контексте некоторые из них действительно напоминают плохо спланированные ситкомы с трагическим финалом.
— Джейсон! — не выдержал Эдвард, чье литературное образование не позволяло ему спокойно слушать такое кощунство.
Молодой филолог посмотрел на него с извиняющейся улыбкой.
— Простите, мистер Флетчер, но в академических кругах сейчас активно обсуждается переосмысление классики через призму современных нарративных стандартов. И некоторые аргументы Камиллы на самом деле очень созвучны с последними исследованиями в этой области.
Камилла выглядела необычайно довольной собой.
— Что еще мы можем обсудить? — спросила она. — О, я знаю! Давайте поговорим о «Гордости и предубеждении» Джейн Остин. Я думаю, что это просто ранняя версия «Дневников Бриджит Джонс», только без калорий и с большим количеством корсетов.
— Боже мой, — пробормотала Люси, не зная, смеяться ей или плакать.
Следующий час прошел в оживленной дискуссии, в ходе которой Джейсон и Камилла переосмыслили половину западного литературного канона. «Моби Дик» был назван «историей о парне, который слишком серьезно относится к рыбалке», «Преступление и наказание» — «русской версией "Коломбо" с излишними философскими отступлениями», а «Великий Гэтсби» — «инструкцией о том, как не нужно организовывать вечеринки».
К концу сессии Эдвард выглядел так, будто его литературное образование было растоптано, а Люси не могла определить, был ли Джейсон хорошим учителем или просто поддавался всем идеям Камиллы.
— Что ж, это было невероятно интересно, — сказал Джейсон, собирая свои вещи. — Камилла, у тебя потрясающий критический взгляд на литературу. Я бы с удовольствием продолжил наши занятия.
— Спасибо, мистер Кендрик, — ответила девочка с редкой для нее искренней улыбкой. — Мне тоже было интересно.
Когда Джейсон ушел, Люси повернулась к мужу.
— Ну, что ты думаешь? Он, кажется, нашел общий язык с Камиллой.
Эдвард нахмурился.
— Да, но я не уверен, что хочу, чтобы наша дочь считала Шекспира автором плохих ситкомов. Кроме того, он просто соглашался с ней, а не учил чему-то новому.
— Я стояла за дверью и слушала, — вмешалась Камилла, появляясь в дверном проеме. — И хочу сказать, что мистер Кендрик был единственным, кто не пытался меня учить, а был готов дискутировать. Разве не в этом суть образования? Диалог, а не монолог?
Эдвард вздохнул, проводя рукой по волосам.
— Камилла, есть определенные вещи, которые считаются... фундаментальными знаниями. Шекспир — один из столпов мировой литературы.
— Только потому, что кто-то когда-то решил, что это так, — пожала плечами девочка. — А ты знаешь, что во времена Шекспира его пьесы считались популярным развлечением для простого народа? Это все равно что через четыреста лет изучать сериал «Офис» как пример высокого искусства.
Люси не смогла сдержать смешок, что вызвало неодобрительный взгляд мужа.
— Что? — заступилась она. — В этом есть определенная логика.
— Неважно, — отрезал Эдвард. — Мы найдем кого-то более... традиционного.
Камилла закатила глаза так выразительно, что это могло бы стать отдельным видом искусства.
— Удачи с этим, родители, — бросила она, удаляясь в свою комнату. — Только не удивляйтесь, если традиционные методы обучения окажутся малоэффективными для нетрадиционного ребенка.
IV
Профессор Бенджамин Харрисон прибыл в дом Флетчеров в пятницу днем, и его появление само по себе было историческим событием. Высокий, с аккуратно подстриженной седой бородой и твидовым пиджаком с кожаными заплатками на локтях, он выглядел так, будто только что сошел со страниц учебника по британской истории. Профессор преподавал в Колумбийском университете более двадцати лет и специализировался на европейской истории восемнадцатого века.
— Я слышал о вашей дочери от коллеги, — сказал он, устраиваясь в кресле в гостиной. — Говорят, у нее исключительный интеллект для ее возраста.
Люси нервно улыбнулась, предлагая гостю чай.
— Да, Камилла... особенная. И у нее есть свой взгляд на многие вещи.
— Это замечательно, — кивнул профессор. — Критическое мышление — основа исторической науки. Я с удовольствием расскажу ей о великих исторических событиях и личностях, которые сформировали наш мир.
Эдвард, наученный горьким опытом предыдущих встреч, решил быть более осторожным.
— Профессор Харрисон, возможно, стоит предупредить вас. Камилла имеет тенденцию... ставить под сомнение авторитеты.
Профессор величественно взмахнул рукой.
— Мистер Флетчер, я спорил с Нобелевскими лауреатами на международных конференциях. Уверяю вас, я готов к любым вопросам шестилетнего ребенка, каким бы умным он ни был.
В этот момент в гостиную вошла Камилла, одетая в простое белое платье. Она вежливо кивнула профессору и села напротив него, аккуратно расправив подол.
— Здравствуйте, профессор Харрисон. Мама сказала, что вы специалист по истории. Какой период вы считаете наиболее значимым для формирования современной цивилизации?
Профессор просиял, явно довольный таким началом.
— Отличный вопрос, юная леди! Я бы сказал, что Эпоха Просвещения восемнадцатого века была ключевым моментом в истории человечества. Она заложила основы современной демократии, науки и культуры.
Камилла задумчиво кивнула.
— Интересно. А вы не считаете, что историческая значимость Просвещения сильно преувеличена? Например, в то же время в Китае происходил экономический и культурный расцвет династии Цин, а исламский мир переживал свой золотой век науки и философии.
Профессор моргнул, но быстро собрался с мыслями.
— Конечно, другие цивилизации тоже вносили значительный вклад. Но нельзя отрицать, что именно европейское Просвещение создало модель современного мира.
— Модель современного западного мира, — уточнила Камилла. — Которая затем была навязана остальным через колониализм и империализм. Это не делает ее объективно более значимой, просто более распространенной через военное и экономическое превосходство.
Эдвард и Люси обменялись встревоженными взглядами. Профессор Харрисон слегка покраснел, но сохранил профессиональный тон.
— Это весьма упрощенный взгляд на сложный исторический процесс, Камилла. История не сводится к простым формулам.
— Согласна, — кивнула девочка. — Именно поэтому я задаюсь вопросом: почему мы продолжаем преподавать историю как серию «великих событий» и биографии «великих людей», когда реальность была гораздо сложнее? Это не делает историю, которую мы изучаем, своего рода «фейковыми новостями прошлого»?
Профессор поперхнулся чаем.
— Фейковыми новостями? История — это наука, основанная на фактах и документальных источниках!
— На избранных фактах и… как это папа говорил?... «Интерпретированных» — то есть перекрученных — источниках, — парировала Камилла. — По словам Уинстона Черчилля: «Историю пишут победители». Например, в американских учебниках мало упоминаний о том, как основатели США сами были колонизаторами и рабовладельцами. Или о том, что многие технологические инновации, приписываемые западным изобретателям, имели предшественников в других культурах.
Профессор Харрисон начал энергично протирать очки платком — явный признак нарастающего стресса.
— Юная леди, любая историческая наррация неизбежно включает элемент выбора и интерпретации. Но это не делает историю «фейковой».
— А что тогда делает? — невинно спросила Камилла. — Если я расскажу историю своей жизни, опуская неудобные моменты и подчеркивая достижения, разве это не будет формой искажения реальности? И если историки делают то же самое с историей целых народов, разве результат не похож на искусно сконструированную версию прошлого, которая больше отражает ценности историка, чем объективную реальность?
Эдвард заметил, как правая рука профессора начала слегка подрагивать.
— Существуют методы проверки и перекрестной верификации, — настаивал историк. — Академическая дискуссия и критический анализ источников...
— Которые сами являются продуктами своего времени и культуры, — закончила за него Камилла. — Посмотрите, как менялась оценка одних и тех же исторических событий на протяжении двадцатого века. То, что считалось героической колонизацией, позже стало рассматриваться как империалистическая агрессия. Что изменилось? Факты остались теми же, изменилась лишь их интерпретация. Разве это не подтверждает мою точку зрения?
Профессор Харрисон выглядел так, будто его только что ударили увесистым томом его собственных исторических исследований.
— Я... я посвятил жизнь изучению истории... Тридцать лет исследований... Двенадцать книг...
— И все они, возможно, будут пересмотрены следующим поколением историков, — мягко заметила Камилла. — Разве не в этом красота исторической науки? Она никогда не статична, как и наше понимание прошлого.
Люси, видя, что профессор становится все бледнее, попыталась спасти ситуацию.
— Может быть, перейдем к чему-то более конкретному? Камилла, почему бы тебе не спросить профессора о каком-нибудь историческом событии?
— Хорошо, — согласилась девочка. — Профессор Харрисон, что вы думаете о Французской революции? Была ли она неизбежным следствием социально-экономических противоречий или результатом случайного стечения обстоятельств и действий отдельных личностей?
Это был последний удар. Профессор медленно поднялся, покачиваясь, как человек, только что переживший землетрясение.
— Я... Мне нужно идти. Я забыл... У меня лекция... Да, лекция через час...
— Но сегодня суббота, — заметила Камилла. — Университеты обычно не проводят лекции по выходным, если только это не специальный курс или мероприятие.
Профессор уже не слушал. Бормоча что-то о пересмотре своей докторской диссертации и возможном выходе на пенсию, он поспешно попрощался и почти выбежал из дома, забыв свой портфель.
Когда дверь за ним закрылась, Эдвард повернулся к дочери с выражением крайнего разочарования.
— Камилла, ты только что отправила в депрессию одного из ведущих историков страны.
Девочка пожала плечами с невинным видом.
— Я просто задавала вопросы, папа. Разве не так действует сократический метод? Задавать вопросы, чтобы стимулировать критическое мышление?
— Это не критическое мышление, — возразил Эдвард. — Это интеллектуальный терроризм!
— Эдвард! — одернула его Люси. — Не преувеличивай.
— Не преувеличивай? — Эдвард всплеснул руками. — Люси, наша дочь только что назвала историю «фейковыми новостями прошлого» и заставила профессора с тридцатилетним стажем усомниться в смысле своей жизни!
Камилла спокойно наблюдала за родителями.
— Если его уверенность в своей профессии настолько хрупка, что может быть разрушена вопросами шестилетнего ребенка, возможно, ему действительно стоит пересмотреть свои взгляды.
Люси подавила смешок, что вызвало еще большее возмущение Эдварда.
— Это не смешно, Люси! — воскликнул он. — Мы пытаемся найти репетитора для нашей дочери, а не отправить половину образовательной элиты страны к психотерапевту!
— Кстати о психотерапевтах, — вмешалась Камилла. — Может, стоит попробовать доктора Стена? Он, по крайней мере, привык к сложным вопросам.
Эдвард и Люси переглянулись. Возможно, это была не такая уж плохая идея.
Продолжение: часть 2